Сборник "Чарли Паркер. Компиляция. кн. 1-10
Шрифт:
— Слушаю, — сказал он на удивление твердым, густым голосом.
— Мистер Дубус, я Чарли Паркер. Вам, полагаю, звонили и сообщили, что я могу подъехать для разговора.
— Может, и звонили, — сузил он глаза. — А это, как ее, документ какой-нибудь у вас есть? Ну там права, еще что-нибудь?
Я предъявил удостоверение частного детектива, которое он взял и долго разглядывал вблизи, скрупулезно изучив каждую буковку, прежде чем вернуть. Затем мне через плечо он посмотрел туда, где стоял Луис.
— А это там кто?
— Так, друг.
— Простудится он у вас там. Пусть зайдет, если хочет.
— Да нет, он лучше там подождет.
—
Дверь на секунду закрылась — хозяин возился с цепочкой, — а когда открылась полностью, я смог впервые толком разглядеть Дубуса. Он был сгорблен возрастом, недугами и годами тюрьмы, но тем не менее в нем по-прежнему угадывался тот рослый, сильный мужчина, каким он когда-то являлся. Одежда на нем чистая, выглаженная: темные брюки, рубашка в синюю полоску и даже розовый, умело завязанный галстук. Пахло от Мейсона старомодным одеколоном с оттенком сандала и ладана. Интерьер дома полностью опровергал неказистый образ убогой лачуги. Половицы здесь мягко сияли, пахло полиролью и освежителем. В прихожей на полочке стояли книги в мягких обложках, а рядом с ними — дисковый телефон чуть ли не послевоенных времен. Над полкой к стене пришпилена «Диссерата» — что-то вроде пошагового пособия для тех, кто вынужден превозмогать трудности современной жизни. Остальные стены украшали репродукции картин в дешевеньких рамках — одни современные, другие под классику (мне в основном незнакомые), — все подобраны с несомненным вкусом.
Вслед за Дубусом я прошел в гостиную. Здесь тоже царили чистота и опрятность, хотя пошарпанная, в царапинах мебель была явно из комиссионки. По маленькому телевизору на полированном столике шло комедийное шоу. На стенках здесь тоже висели репродукции, но имелась и пара оригиналов, пейзажи. Один из них показался мне знакомым. Я подошел взглянуть. На нем сплошь тянулся лес — зеленая лента деревьев на фоне огненного заката, — но одно из деревьев было заметно выше остальных, а на его верхушке проглядывал крест. Справа внизу стояла подпись Дэниела Клэя. Галаад.
— Это он мне подарил, — пояснил Мейсон.
Он держался от меня через комнату — видимо, застарелая тюремная привычка, когда каждый из сокамерников отводит другому пусть и мелкую, но территорию, вторгаться в которую без спроса нельзя, иначе может случиться всякое.
— Интересно, за что?
— За мой с ним разговор о Галааде. Может, присядем? А то уставать я стал. Без лекарств вот не могу. — Он указал на флакончики с таблетками, стоящие на полке камина, в котором среди снопиков искр потрескивали три больших полена. — А меня от них в сон клонит.
Я сел напротив него на диванчик.
— Если хотите кофе, я сделаю, — сказал он.
— Да нет, спасибо.
— Ну ладно. — Постукивая пальцами по подлокотнику кресла, Дубус украдкой поглядывал на телевизор: видимо, я отвлекал его от вечернего просмотра. Наконец смирившись с тем, что в покое его не оставят, он нажал на пульте кнопку, и экран погас.
— Так что именно вы хотели бы узнать? — спросил он. — А то ко мне сюда, знаете, наезжают то студенты, то доктора. Так что спросить меня о том, на что я не отвечал уже сотни раз, у вас вряд ли получится.
— Мне бы хотелось знать, о чем вы беседовали с Дэниелом Клэем.
— О Галааде беседовали, — ответил Дубус. — Только про него я и говорю. В свое время провели со мной уйму тестов, показывали всякие там картинки, но теперь донимать вроде как перестали.
— Вы считаете, в самом деле?
У Мейсона со звучным бульканьем дернулся кадык. Какое-то время старик на меня смотрел, после чего, очевидно, пришел к решению.
— Я бы так не сказал, — ответил он. — Они спрашивали, я отвечал, от сих до сих, не больше. Не думайте, что вам удастся выспросить что-то такое, чего не удалось им.
— А в чем был у Клэя интерес к Галааду? — спросил я, памятуя о том, что необходимо удерживать внимание Дубуса. Он хоть и сонный и таблеток наглотался, но все же еще начеку.
— Он хотел знать, как там все обстояло. Я рассказал ему, ничего не скрыл. Мне и утаивать нечего. И за наши общие деяния мне не стыдно. Это все было, — он скорчил неприязненную мину, — превратно понято, неверно истолковано. Выставлено инакой стороной, совсем не той, какой надо.
«Наших общих деяний». Неплохо сказано. Как будто речь шла о чем-то обоюдном, с взаимного согласия детей и взрослых, и таком же естественном, как рыбалка или сбор грибов с ягодами.
— Так ведь дети гибли, мистер Дубус.
Он кивнул:
— Это да, это точно. Худо. Такого не должно было произойти. Хотя речь шла лишь о младенцах, а времена у нас тогда были тяжелые. Можно сказать, легко отошли, блаженненькие.
— Один из тех младенцев, как я понимаю, был заколот вязальной спицей. Как-то не очень вяжется с понятием блаженства, вам не кажется?
— Вы меня судите, сэр?
Он злобно на меня покосился, дрожью рук выдавая растущий гнев, который безуспешно пытался унять.
— Да кто я такой, чтобы судить.
— Вот это верно. Потому мы с доктором Клэем и поладили: он меня не судил.
Дэниел Клэй когда-нибудь заговаривал с вами о своих подопечных детях?
— Нет. — В чертах старика шелохнулось что-то неприятное. — Хотя я пробовал. Но он не повелся. — Мейсон хихикнул.
— Сколько раз он сюда приезжал?
— Два или три, насколько мне помнится. И в тюрьму ко мне тоже приезжал, но только разок.
— У вас все было сугубо по-деловому? В смысле, вопрос-ответ, не более?
— Точно так.
— И все же он подарил вам одну из своих картин. А я слышал, он на этот счет был очень разборчив: кому дарить, а кому нет.
Дубус заерзал в своем кресле. Опять дернулся поплавком кадык, а мне невольно вспомнилось, как всасывал воздух в зубное дупло Энди Келлог. И то, и другое в равной степени указывало на стресс.
— Значит, так я ему приглянулся. А еще он, пожалуй, не рассматривал меня как эдакое чудовище. В отличие от вашего друга или даже вас самих, когда я только открыл дверь. Свое отношение вы пытались скрыть за вежливостью и хорошими манерами, но я-то знал, о чем вы думаете. И вот вы вошли и видите: на стенах у меня картины, все чисто, опрятно. И я не барахтаюсь в собственном помете, не воняю помойкой и не одет в грязную рванину. Думаете, я б не хотел изменить внешний облик своего жилища, кое-что подкрасить, залатать, починить? Очень хотел бы. Но не могу. Влачусь здесь как умею, но никто не поможет такому, как я, содержать дом в исправном состоянии. За то, в чем меня обвинили, я заплатил сполна, заплатил годами своей жизни, а они хотят, чтобы я делал это до конца своих дней. Но я не доставлю им удовольствия видеть меня втоптанным в грязь. Если вам нужны чудовища, ищите их где-нибудь в другом месте.