Сборник Любовь за гранью 11,12,13

Соболева Ульяна

"Конечно, боится - тварь поджимает губы, - ты себя со стороны видел? Из-за какой-то шлюхи...», - тварь затыкается, как только видит то, что вижу я.

Затыкается, оскалившисьь и готовясь получить свою дозу. Она наестся вдосталь. Потому что нейтралы – самые сильные существа. Потому что они – высшая власть в этом мире. Потому что нейтралам можно всё. Кроме одного – трогать то, что является моим. Никому. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

Безумие хохочет. Безумие довольствуется болью моих людей, оно выворачивает наружу им кишки их же собственными руками и истерически смеется,

глядя, как вспарывают они друг другу глотки когтями. Оно облизывает своим раздвоенным языком потёки их крови со стен и пола, смакуя предсмертные вопли валяющихся на холодном полу останков всё ещё живых тел.

А мне плевать. Пусть беснуется. Пусть получает свою долю удовольствия. Пусть наслаждается, пока я в очередной раз подыхаю. Подыхаю живьём. Глядя в её наполненные слезами глаза и ощущая, как хочется воскресить каждого из этих мразей и убить снова за мокрые дорожки на щеках. За синяки на ключицах и по всему телу. За отпечатки укусов на белоснежной груди. И дрожь. За ту дрожь, которая колотила её сейчас.

Оказаться возле неё и осторожно кончиками пальцев по синякам, по разбитой губе, не сдерживая рычания, рвущегося из груди, по растрепанным волосам.

Притянув её к себе, чтобы вдохнуть воздух с ароматом её кожи...Дьвол...ароматом, который всё еще способен удержать по эту сторону, пока тварь ждет меня на другой. Поднимая с пола обрывки платья и прикрывая её спину и грудь...и снова вдыхая...чтобы ощутить, как разрывает легкие. Как сжигает их серной кислотой ярости…Осатанеть, ощутив на ней запахи не только мертвых ублюдков, но и другой. Знакомый. Ненавистный. Так близко. На ней. В ней?

Отшвырнуть её от себя и, встав на ноги и схватив за волосы, резко притянуть к себе наверх и оскалиться:

– Ну здравствуй, жена.

***

У меня помутнело перед глазами, а от крика рвало горло. Меня колотило дрожью с такой силой, что зубы до боли бились друг о друга и ужасно тошнило после ударов в солнечное сплетение. Бесконечных ударов инквизиции нейтралитета. Я была слишком ослаблена родами. Никакой регенерации за два месяца не наступило и не наступит в ближайшие несколько лет.

После ударов туман в голове походил на вязкое кровавое марево, и я сама не понимаю, что за сумасшествие происходит передо мной. Я обезумела в тот момент, когда услышала, как мой муж отворачивается и уходит, оставляя меня в руках палачей. Я не просто обезумела… я вдруг поняла, что это конец всему. Он мог ненавидеть меня, рвать на ошмётки, но сам. Всегда сам. Любить и наказывать, ласкать и истязать – это только его право. Даже убивать. И я могла стерпеть от него всё, потому что знала – он причиняет боль и себе вместе со мной.

А сейчас вижу только, как алчно смотрит вершитель на то, как нейтралы, которые всего лишь секунду назад распяли меня на полу и собирались насиловать по очереди, ломая моё сопротивление с похотливым хохотом, сейчас рвали друг другу глотки. А я захлебывалась лихорадочными вздохами, сжимая окровавленными пальцами ободранное платье после беглого, скорее, автоматического осмотра пола камеры в поисках куртки Серафима, которую накинула на себя перед поездкой к границе с Арказаром.

Остекленевшим взглядом смотреть на разорванные тела у своих ног. Да, они убивали друг друга, но я знала кто это сделал с ними. Только он способен на такие отвратительные представления. На гениальнейшие кровавые постановки. Только его Зверь жаждет столько боли. Когда-то я верила, что не со мой...

Верхняя

губа Ника подрагивала, и ноздри трепетали от наслаждения, а потом он оказался возле меня, а я отшатнулась назад...чувствуя, как кровь течёт по подбородку из разбитой губы, но не имея возможности её вытереть связанными руками.

Я ведь не звала его...не произнесла даже его имени. Потому что это он приказал им. Я слышала собственными ушами. ОН ПРИКАЗАЛ. И я больше не надеялась, что он придет я приготовилась умирать…пусть не сразу, пусть не там. Но если бы он позволил им, я бы вскрыла себе вены голыми руками. Перегрызла бы их зубами и сдохла, корчась в самых жутких душевных мучениях.

Но где-то там, в глубине души я знала, что он придет. Была уверена в этом. Секунды шли, и с меня срывали одежду, били, трепали за волосы. А я смотрела омертвевшим взглядом в никуда и мысленно кричала:

«Ты это видишь? Они прикасаются ко мне, они дышат на меня своим смрадом, они покроют меня и осквернят своими телами…как ты будешь с этим жить дальше, Морт? Кого ты проклянешь теперь и накажешь?»

Беззвучно, сопротивляясь изо всех сил и взывая к нему обреченной немотой. И он вернулся. Обезумевший до такой степени, что я не узнавала ни одной черты - их исказила гримаса чистейшей ненависти и адских мучений. Настолько сильных, что казалось, вены на посеревшем, окровавленном лице начнут лопаться от напряжения.

Признаки разложения, но это не физические страдания – его настолько раздирало изнутри, что это сказывалось на телесной оболочке. И по моим венам разлился триумф. Ядовито-болезненно-прекрасный, как и его мука. Я знала, что он прочувствовал всё. Каждое касание чужих пальцев, каждый вздох, каждый похотливый взгляд.

О, как же ему было больно! Даже мне сейчас и вполовину не так больно, как ему, и я впервые упивалась этой агонией, пока он убивал каждого, кто посмел тронуть то, что принадлежит ему.

Мой безумный палач будет казнить меня сам. Что ж я готова с этим смириться. Он в своем праве…И пока не даёт никому другому – всё ещё любит. А я знала, какой лютой бывает любовь Николаса Мокану. Но лучше быть разодранной им на куски, чем равнодушно отданной другим или помилованной в смертельном равнодушии.

Под хрипы агонии карателей, на которые вершителю откровенно плевать, он трогает мои скулы, губы и тело кончиками пальцев. Стонет как от боли. Надсадно и отчаянно. Осматривая меня, и его лицо искажается в диких мучениях, он трясется весь, как от предсмертного озноба. В какую дьявольскую игру играет этот лицедей, который еще пару месяцев назад говорил, что любит меня, вот этими губами лаская мое тело. Губами, произнесшими "делайте с ней что хотите". Касается пальцами синяков, заворачивая меня в обрывки одежды, а я дергаюсь от каждого прикосновения, глядя в жуткие белые глаза...белые. Они не синие. Они жуткие и чужие. Сама смерть смотрит на меня и, кажется, в углах этих глаз собралась кровь. Она вот-вот прольется кровавыми слезами лжи на его бледные впалые щеки.

На какие-то мгновения радужка обретает бледно-голубой цвет и тут же блекнет, а в мои волосы впиваются жестокие пальцы нейтрала, и он дёргает меня к себе, скалясь мне в лицо. Приветствует так, как если бы проклял.

– Здравствуй..., - и его имя оно тает где-то внутри меня, оно застывает на израненных губах, - Морт.

Я не хочу называть его по имени... Не после того, как он сжег Асфентус, зная, что там наши дети, не после того, как отдал приказ насиловать меня без малейшей заминки.