Сборник 'Наше отечество' - Опыт политической истории (Часть 2)

Неизвестен 3 Автор

Война изменила лицо мира, нарушила привычное течение судьбы многих народов. Общая угроза сблизила их, отодвинула на второй план прежние споры, сделала ненужными старую вражду и борьбу самолюбий. Мировая катастрофа, не принимающая в расчет доводы в пользу ни одной из общественных систем, в качестве своего парадокса явила миру приоритет общечеловеческих ценностей, идею мирового единства. Сразу после окончания войны эта идея как будто бы начала реализовываться, смягчая противоречия в рядах недавних союзников и умеряя пыл особо активных реваншистов. И даже пришедшая на смену "потеплению" "холодная война", последующий атомный психоз не могли вовсе сбросить со счетов реальность идеи "общего дома". Именно эта идея начала питать процесс, который позднее назовут конвергенцией. И надо признать, что западные политики

оказались более восприимчивы к реалиям послевоенного мира, нежели держава-победительница. Едва открыв "окно в Европу", там поспешили опустить "железный занавес", обрекая страну на годы изоляции, а значит -- и несвободы. Нашим соотечественникам оставалось только догадываться, что действительно происходило в мире, а затем с горечью удивляться тому, как недавно поверженный противник быстро вставал на ноги, налаживая новую, крепкую жизнь, а победителей по-прежнему держали на полуголодном пайке, оправдывая все и вся ссылкой на последствия войны.

Так было. Однако это еще не значит, что так и должно было быть. Победа предоставила России возможность выбора -- развиваться вместе с цивилизованным миром или по-прежнему искать "свой путь" в традициях социалистического мессианства. Самые серьезные и трезвые умы после войны склонялись к мысли о возможности демократической трансформации советского режима. "Если же солнце свободы, в противоположность астрономическому светилу, восходит с Запада, то все мы должны серьезно задуматься о путях и возможностях его проникновения в Россию", -- писал в 1945 году за границей русский философ Г. П. Федотов.

Будущее свободной России в качестве своей предпосылки предполагало критическое переосмысление пройденного пути, отрицание всех форм насилия и тирании как принципов государственного устройства (вспомним, именно с отрицания идеологии и практики фашизма началось возрождение Германии). Но случилось обратное. "Опьяненные победой, зазнавшиеся, -- комментировал послевоенную си

туацию писатель-фронтовик Ф. Абрамов, -- мы решили, что наша система идеальная, ...и не только не стали улучшать ее, а, наоборот, стали еще больше догматизировать".

Вместе с тем "опьянение победой", хотя и привело к известному игнорированию тенденции демократического обновления советской системы, но не свело ее на нет вовсе. Эта тенденция постоянно напоминала о себе -- то в попытках верхушечных реформ, то в всплесках критической волны снизу, --которые, чередуясь с последующими периодами "закручивания гаек" и общественной апатии, сопровождали советское общество на протяжении всей его послевоенной истории. Обычно период либерализации принято относить ко второй половине 50-х годов, ко времени так называемой "оттепели". Это не совсем точно. Анализ архивных материалов показывает, что сразу после окончания войны в "верхах" наметились колебания относительно целесообразности дальнейшего проведения исключительно "жесткой" линии.

В 1946 году был подготовлен проект новой Конституции СССР, в котором содержался ряд прогрессивных положений -- особенно в плане развития прав и свобод личности, демократических начал в общественной жизни. Признавая государственную собственность господствующей формой собственности в СССР, проект Конституции допускал существование мелкого частного хозяйства крестьян и кустарей, "основанного на личном труде и исключающего эксплуатацию чужого труда". В предложениях и откликах на проект Конституции (он был разослан специальным порядком в республики и наркоматы) звучали идеи о необходимости децентрализации экономической жизни, предоставлении больших хозяйственных прав на места и непосредственно наркоматам. Поступали предложения о ликвидации специальных судов военного времени (прежде всего, так называемых "линейных судов" на транспорте), а также военных трибуналов. И хотя подобные предложения были отнесены редакционной комиссией к категории нецелесообразных (причина: излишняя детализация проекта), их выдвижение можно считать вполне симптоматичным.

Аналогичные по направленности идеи высказывались и в ходе обсуждения проекта Программы ВКП (б), работа над которым завершилась в 1947 году. Эти идеи концентрировались в предложениях по расширению внутрипартийной демократии, освобождению партии от функций хозяйственного управления, разработке принципов ротации кадров

и

др. Поскольку ни проект Конституции СССР, ни проект Программы ВКП(б) не были опубликованы и обсуждение их велось в относительно узком кругу ответственных работников, появление именно в этой среде достаточно либеральных по тому времени идей свидетельствует о новых настроениях части советских руководителей.

Правда, во многом это были действительно новые люди, пришедшие на свои посты перед войной, во время войны или год-два спустя после победы. Условия военного времени диктовали особую кадровую политику -- со ставкой на людей смелых, инициативных и, главное, высокопрофессиональных. Их знания, опыт, способность к риску создавали благоприятную почву для развития и вполне радикальных настроений. Однако не стоит и переоценивать степень данного радикализма, который был ограничен -- в сущности для всех -- восприятием действительности вне критики существующей системы как таковой. Речь могла идти лишь о частных улучшениях, поправках, но никак не об изменении системы в целом, которая в умах этих людей (и не только их) целиком идентифицировалась с победившим социализмом.

Должна была произойти смена поколений, должны были появиться люди, освобожденные от круговой поруки прошлого, -- чтобы стал возможен сдвиг в общественном сознании и ранее неприкосновенная система лишилась презумпции своей единственной разумности. Такое поколение вело свою родословную от "чистых" и, -- несмотря ни на что, -- нравственно высоких военных лет. Оно не прошло фронт, хотя генетически и идейно было связано с фронтовиками, образуя следующее звено в эстафете поколений. Всего четыре года отделяли 17-летних 1941-го от их сверстников 1945-го, но между ними уже пролег вечный рубеж -- война. Война в одночасье "состарила" предвоенное поколение: ушедшие на фронт мальчишками, возвращались домой умудренными, многое повидавшими и многое осознавшими людьми. Война приучила альтернативно и критически мыслить, заменив привычно восклицательные знаки на мучительно вопросительные. Может быть, появление критически мыслящих людей и есть главный нравственно-психологический итог войны? Радужная пелена спала с глаз. Но вот парадокс: мысль расходилась с делом, сознание с поступками, анализ -- с намерениями. "Мы многое не принимали в системе, но не могли даже представить какой-либо другой", -- признавался писатель В. Кондратьев, один из тех, кому посчастливилось

вернуться с фронта. Наверное поэтому критический запал "поколения победителей" так и остался до конца нереализованным. Но он во многом питал мысли и поступки послевоенной молодежи. У нее по сравнению с предшественниками было больше иллюзий, меньше поводов для разочарований, а значит, и больше надежд, которые, умноженные на "вирус сомнения", вдруг проросли зачатками политического инакомыслия. И практически в зародыше были уничтожены, раздавлены машиной идеологического диктата: начиная с 1946 года по стране прокатились процессы по делам молодежных групп.

Что же представляли собой эти группы, которые в следственных материалах квалифицировались как "антисоветские" и даже "террористические"? Начнем с возраста "террористов". Как правило, это были школьники старших классов, студенты, учащиеся техникумов. Обычно "группа" насчитывала от 3 до 10 человек, редко больше. Интересен и генезис движения: у его истоков лежали совсем не политические мотивы. Молодые люди собирались в кругу близких товарищей для самостоятельного изучения литературы, философии, истории. Попытка уйти от официальных штампов школьных и вузовских программ, навязанных оценок и дозволенных суждений перерастала сначала в потребность, а затем и в способность самостийно мыслить, отбросив привычные рамки "от и до". Естественный процесс познания переключался с вопросов литературы и философии на проблемы современной политики. И тогда возникла общая для движения идея: сталинский режим на деле означает вовсе не то, за что он себя выдает. Дальнейшие интерпретации этой позиции могли быть различными, но конкретная цель -- борьба против "оборотня" -- была опять одна. Как были общими принципы: верность социалистическому выбору, демократии, коммунистическим идеалам. На этой основе создавался прообраз общественной силы, которая в будущем могла встать во главе процесса демократического обновления страны. Если бы ей дали возможность выжить.