Сборник “Нефантасты в фантастике”. Рассказы и повести советских писателей. Том 19
Шрифт:
Я знал, что Андрей благодарен мне, но в наше время выражать благодарность было уже не принято. Ведь если А благодарит Б за то, что тот поступил как должно, то этим самым А как бы предполагает, что Б мог поступить и иначе.
Из- за избушки послышался смех Нины. Потом она закричала:
— Он бежит к вам, он мой платочек утащил!
— Кто бежит? — крикнул я. — Никого тут нет.
— Ежик! Подошел и платочек унес! Такой хитрый.
Действительно, из-за угла избушки показался еж. На его иглы был наколот платочек. Я взял этот платочек, еж сердито зафыркал.
Вскоре
9. ДЕВУШКА У ОБРЫВА
Утром я проснулся поздно, очень хорошо было спать на сене. Когда я открыл глаза, то увидел, что Андрей сидит у окна за столом и что-то пишет. Он почувствовал мой взгляд и обернулся ко мне.
— Ничего, что я взял из твоего рюкзака тетрадь и разнял ее на листы? — спросил он. — В моем рюкзаке была бумага, да она вся промокла.
— Работай, работай, — ответил я. — Только там у меня записаны кое-какие мысли по поводу «Антологии», ты не вздумай делать поверх них свои записи.
— Нет, что ты! — сказал Андрей. — Я пишу на другой стороне.
Я встал и подошел к нему. Весь стол был покрыт исписанными листками [19] .
— Только цифры, формулы, знаки и значки и ни одного человеческого слова, — сказал я. — И давно ты встал?
19
Эти листы ныне хранятся в музее Светочева. На их обратной стороне действительно есть записи Матвея Ковригина.
— С рассветом, — ответил Андрей. — Я спал очень крепко, но потом меня словно что-то толкнуло. Я проснулся и сел сюда.
— Ты уже хорошо себя чувствуешь?
— Физически — не очень. Есть еще какая-то слабость, усталость. Но голова работает хорошо. Знаешь, я, кажется, прихожу к важному решению.
— Ты уже много раз приходил к разным важным решениям, а потом оказывалось, что это — ошибки.
— Нет, теперь — нет. Кажется, на этот раз я поймал черта за хвост. Совсем неожиданный вывод. Я даже сам не понимаю, как я мог до этого додуматься.
— По-моему, тебе надо как следует выспаться, отлежаться. А потом, на свежую голову, ты опять можешь заняться этим делом, — осторожно посоветовал я.
— Ты, кажется, думаешь, что я свихнулся? — засмеялся Андрей. — Если я и свихнулся, то со знаком плюс. Ты знаешь, если взять сто электронных машин и перед заданием расшатать их схемы, то девяносто девять машин впадут в технический идиотизм, а сотая может впасть в состояние гениальности и дать какое-то парадоксальное, но верное решение…
— Не буду спорить с тобой, — мягко ответил я. — А Нина все еще спит?
— Нет. Она на озере. Вот она стоит.
Я выглянул из окна. Нина стояла на невысоком песчаном обрыве и смотрела куда-то
— Девушка у обрыва, — сказал вдруг Андрей. — Как в одном стихотворении.
— Что за стихотворение? — поинтересовался я.
— Просто там девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль. Перед ней озеро, кувшинки в воде; за ней — лес и утреннее солнце. А она стоит и смотрит вдаль. И кто-то смотрит на нее и думает: «Вот девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль. Теперь я ее буду помнить всегда. Она уйдет в лес, а мне все будет казаться, что она стоит у обрыва. И когда я состарюсь, я приду к этому берегу и увижу: девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль…»
— Не понимаю, чего хорошего нашел ты в этом стихотворении? Не люблю этих сантиментов… В Двадцатом веке и то лучше писали.
Андрей что-то пробормотал в ответ и уткнулся в свои записи, а я пошел на озеро. У самого берега росли в воде водяные лилии и купавы. Я прошел по шатким деревянным мосткам к открытой воде и долго умывался. Затем я пошел к Нине. Она все еще стояла на невысоком песчаном обрыве и бесцельно смотрела куда-то через озеро.
— Нина, ты хорошо спала? — спросил я.
— Очень хорошо. Вначале мне мешали летучие мыши. Они все влетали в окошечко и вылетали. Но они совсем бесшумные. Сейчас они там спят вниз головой — такие забавные. А ведь когда-то Люди боялись их.
— Нина, а ты не забыла об «Антологии»? — напомнил я. — Нам надо возвращаться в город.
— Нет, я останусь здесь на четыре дня, — спокойно ответила она. — Андрею нужно четыре дня покоя. Я буду готовить ему еду.
— Ну, не так уж он слаб, чтобы ему нужно было готовить еду, — возразил я. — Больной Человек не встанет с рассветом и не сядет за стол, чтобы выводить какие-то бесконечные формулы. Если Человек болен, он лежит и не рыпается.
— Что-что? — переспросила Нина. — Лежит и что?…
— Не рыпается, — повторил я. — Это такое идиоматическое выражение Двадцатого века.
— Но я все-таки останусь, — сказала Нина.
— Что ж, поступай так, как считаешь нужным, — ответил я. — Как-никак, мы живем в Двадцать Втором веке и знаем, что разубеждать решившегося — недостойное дело. Если зрячий идет к пропасти — останавливающий его подобен слепцу.
— Ах, не читай мне школьных прописей, — досадливо ответила Нина. — И к пропасти я пока что не иду. — Она спрыгнула с невысокого обрыва на береговой песок и, сбросив туфли, вошла в воду и стала рвать кувшинки.
— Н eq \o (а;ґ) тебе! — крикнула она, бросая мне цветок. — И не делай строгого лица.
Я вернулся в избушку. Андрей все корпел над своими формулами.
— Вот смотри, — сказал он, когда я подошел к нему. — Вот она.
Он показал мне одну из страниц, всю исписанную и исчирканную. Внизу, обведенная жирной чертой, видна была какая-то формула, очень длинная.
— Ну и что? — спросил я.
— Я нашел то, что искал. Теперь надо только проверять, проверять и проверять себя.
— Ладно, проверяй себя, а мне нужно возвращаться в город. Нина останется тут.