Сборник новелл «На полпути в ад»
Шрифт:
Представление началось, но, к величайшему огорчению Сэди, сразу как-то не заладилось. Юстас усадил манекен на колени и отпустил несколько старых, затертых шуточек, выисканных на последних страницах учебника чревовещания. При этом обнаружилось, что первые страницы он прочесть не удосужился, поскольку игры и легкости в его голосе было не больше, чем в чугунной шар-бабе. Мало того, пружины в челюстях манекена упорно отказывались работать, и зрители быстро смекнули, что чревовещатель из Юстаса ни к черту.
Поднялся шум и гам. Юстас,
Как всегда, нашлись энтузиасты, для которых подобный соблазн оказался слишком велик. Они валом повалили на помост, не мешкая вооружились приличных размеров булавками с внушительными головками на конце и стали подступать к достопочтенному мистеру Берти. Но не успела первая булавка достичь цели, как зал прорезало душераздирающее «ой!», отозвавшееся по углам и рассеявшее последние сомнения в жизнеспособности манекена.
Публика, раскусив, что ее не только самым натуральным образом обвели вокруг пальца, но еще и показали шиш, преисполнилась крайнего отвращения. Мгновенно разразился скандал, откуда ни возьмись набежала полиция, убытки пришлось возместить. Юстас, прикативший на представление в кебе, вынужден был тащиться домой на своих двоих, сгибаясь под тяжеленной фигурой Берти и не менее тяжкими упреками Сэди.
Добравшись до дома, он сгрузил манекен на диван и застыл понурив голову, как человек, потерпевший полный крах. Сэди, на которую очень дурно подействовала утрата жалких сотенок и которая окончательно лишилась надежды когда-либо пересчитать тысячи, распекала его на все лады.
– Ты нарочно все подстроил, – возмущалась она. – Ты специально взял и все испортил.
– Ну что ты, дорогая, – оправдывался он, – зачем бы я стал все портить. Чревовещал я действительно не совсем удачно, не спорю.
– Перестань корчить идиота! – кричала она. – Перестань нагло врать мне в глаза! Кто ойкнул в конце так натурально, что не придерешься? Кто вылез со своими талантами в самый неподходящий момент?
– Да нет же, – лепетал Юстас, – я и не думал ойкать. Я сам ужасно удивился.
– Кто же тогда ойкал? – наступала она.
– Понятия не имею, – признался он. – Разве что Берген, убоявшись опасного конкурента, нацепил накладную бороду и явился, чтобы сорвать нам представление.
– Чушь собачья, – отрезала она. – Хватит вилять, признайся лучше, что ты ойкнул.
– Вообще-то я не исключаю такой возможности, – промолвил Юстас. – Сама посуди: в мое детище, плод моих гениальных усилий, втыкают булавку – мог ли я, при моей тонкой душевной организации и даже не будучи специалистом в практике чревовещания, удержаться и не ойкнуть. Но, клянусь тебе, Сэди, если я и совершил такое, то совершил бессознательно.
– Так же бессознательно, как перед этим меня ущипнул, – хмыкнув, ввернула Сэди.
– Да, готов
– Ничего подобного, – подал голос Берти, с надменной улыбкой созерцавший эту удручающую сцену. – Сэди как всегда права. Ущипнул я, ущипнул чертовски сознательно и до сих пор смакую эффект.
– Но мы даже не помолвлены! – вскричала Сэди. – Ах, что теперь будет? – Она хихикнула, зажала рот рукой и возвела на манекен огромные, полные упрека глаза.
– Кто ты такой? – завопил пораженный до предела Юстас. – Отвечай! Говори немедля!
– Захочу – заговорю, не захочу – не заставишь, – отвечало его творение.
– А! Я знаю! – воскликнул Юстас. – Ты – грешный дух, отпущенный на побывку из ада. Ты завернул в мою печь на огонек, и там тебе под горячую руку попался мой шедевр.
Манекен ответил надменной улыбкой.
– О, неужели, – возопил Юстас, – неужели я откопал на заднем дворе глину, из которой Бог создал Адама? Но тогда, выходит, трущобы Бруклина – это новостройки Эдема?
Манекен зашелся от хохота.
– А может быть, мне удалось разрешить загадку, над которой тщетно бились ученые всего мира? – предположил Юстас. – Может быть, под моими руками мертвая глина обрела волю и сознание, став органической коллоидной тканью? Да, это самое вероятное. И я в таком случае – величайший скульптор на свете!
– Понимай как хочешь, – ответил манекен, – но чревовещатель из тебя при любом раскладе ни к черту. А без чревовещания ты не то что несчетных тысяч, но и гроша ломаного не зашибешь.
– Твои рассуждения не лишены здравого смысла, – заметил Юстас. – Но раз уж ты наловчился так бойко болтать, мы теперь легко сумеем ошеломить публику.
– Ошеломлять согласен, а в помощники к тебе не нанимался, – отвечал Берти. – У меня внешность, у меня яркая индивидуальность. На колени меня больше не заманишь. Сам садись, а я буду ошеломлять и загребать денежки.
– Сесть к тебе на колени! – вскричал Юстас. – Ну уж нет!
– А что особенного? – удивился манекен. – Да не ломайся ты, садись, пока приглашаю. Ну не хочешь, как хочешь. Может, леди желает попробовать?
– И попробую, – ответила Сэди. – Я, возможно, и не умею считать тысячи, но поучиться, если предлагают, никогда не откажусь.
И, проговорив это, она плюхнулась на колени к манекену.
– Ну как, крошка, – осведомился тот, – нравится новое местечко?
– Мне кажется, нам следует обручиться, – промолвила Сэди. – Мне даже кажется, нам не мешает пожениться.
– Об этом не беспокойся, милашка, – заверил ее манекен. – Артисты – это тебе не скульпторы. Артисты – народ практичный.
– Вот и выметайтесь из моей мастерской со всей вашей практичностью, – рявкнул Юстас. – А я возвращаюсь к прежним идеалам. К черту чревовещание, к черту глину, к черту пружины! Перехожу на надгробия и уж сил не пожалею, а вырублю их поувесистей.