Сборник " Песня, зовущая домой"
Шрифт:
Меня нисколько не удивило, что задолго до второго выхода Колина и она, и Йен уже снова уснули, она в кресле, он — распластавшись на коврике. Я растолкала их, и они, моргая, уселись, но через несколько мгновений их веки опять стали опускаться. С таким же успехом я могла смотреть шоу в одиночестве.
Камеры снова переместились на улицу. Умело организованный фон состоял из ночного неба и единственного прожектора. Световое пятно выхватило Колина, и мы приблизились к нему. Немногие голоса могли бы выдержать обжигающе-резкий воздух, но у этого не было равных. Сейчас он царил, как всегда, казалось, пронизывая безбрежные пространства.
Большую его часть камеры перемещались, показывая темные и освещенные пространства, задерживаясь на двери или на здании, но ближе к концу они вернулись к неподвижной фигуре Колина. В первое мгновение я озадаченно подумала: я же почти не знаю его, но потом вспомнила. Таким выглядел мистер Невидимка в самолете, замершим, готовясь к встрече с неопределенностью. Мистер Невидимка выглядел замерзшим, задумчивым и старым; поэтому я не узнала его. Сейчас Колин тоже выглядел замерзшим, задумчивым и старым.
Возможно, лицо его и было постаревшим, но я вдруг вспомнила малыша, единственным способом утешить которого были объятия. В самом ли деле Колин уже перерос нужду в утешении, в особенности сейчас, после того как на глазах миллионов зрителей должен был танцевать с той, что он любил и потерял? Не имело значения, что советовал Адам; необходимо было что-то делать с этим застывшим спокойным лицом…
Адам!Так ясно, как будто она снова заговорила, я услышала предупреждение Лу Армстронг: «посмотрите, не начал ли он уже делать это». Я выпрямилась, как будто в меня ткнули булавкой. На этот раз яд оказался очень медленно действующим: «Ваш способ, Деб, очень земной, дающий каждому возможность дышать». Это звучало достаточно разумно, чтобы мне вовсю стараться вести себя спокойно и практично — и содержало достаточный разрушительный потенциал, чтобы Адам мог спокойно сидеть в ожидании краха второго брака Колина.
Требовалось что-то придумать, что-то сделать, но сейчас меня всю переполнило раскаяние и презрение к себе.
Неожиданно раздался голос Колина:
— Это была старая песня, милая моему сердцу и, я уверен, многим из вас. Но через каких-то пять минут у нас уже наступит Новый год, так что надеюсь, вы меня не осудите, если я спою новую песню, новее не бывает, потому что она до этого никогда не исполнялась публично. Надеюсь, она вам понравится, — бесхитростно добавил он, — потому что мне она нравится, и я надеюсь еще не раз ее исполнить. — Не похоже, чтобы это предусматривалось программой — так быстро все было высказано и никто другой не имел возможности вставить слово. То, что Колину удалось получить эти несколько лишних минут, могло только означать, что они были очень важны для него.
— Здесь, в Шотландии, — продолжал он, — Хогманэй [4] всегда связан с темой дома и возвращения домой. А что делает дом особенным, если не лица домашних? — Он улыбнулся, но не зрителям. Его глаза мечтательно глядели вдаль. Я догадался, что они видели Йена и Руфь или даже далекое прошлое, тот старый викторианский дом у дороги в Ланарк и братьев, толкающихся, швыряющихся подушками…
— Так что, оказывается, это песня о том лице, к которому хорошо возвращаться домой. — Его глаза вернулись из прошлого и теперь смотрели прямо на меня. — Нам в нашем доме повезло, — сказал Колин. —
4
Хогманэй — праздник встречи Нового года ( шотл.).
В нашем доме. Что он имел в виду? Что мог он иметь в виду, кроме Слигачана? И все же — чье лицо? И кто это «мы»? Мужчина возвращается домой к жене; дети к матери. Но… нет, я не могла этому поверить. Просто это был способ сказать: «Спасибо, что вы такая хорошая экономка».
Не очень я красива, не слишком хороша, но к славному парнишке так тянется душа.
Он запел, в довольно медленном темпе и очень чисто, о весенних, подобных нарциссам, и о летних загорелых лицах, о загадочно темных зимних лицах и о лице своей любимой в янтарно-огненной оправе, подобно золотой осени.
Твое лицо всегда со мной
И летом и весной,
Уж нету листьев золотых,
Но ты всегда в мечтах моих,
И этой длиною зимой
Останься, милая, со мной!
Останься, милая, со мной… Я все еще думала: Нет, Деб, этого не может быть, это просто песня, когда ритм сменился.
В припеве было что-то свинговое, и камеры, которые до сих пор показывали лицо Колина, отдалились, как бы давая ему возможность сбросить путы. И он их сбросил! Чудесным образом он опять выглядел полным тепла.
Я знала, что так думать было безумием, но впечатление создавалось такое, как будто его мысли доминировали над словами и музыкой.
К такому милому лицу
Домой спешу, домой лечу.
Любви ни зной, ни стужа не преграда.
К тебе домой спешу, моя отрада.
Когда многократно повторенная последняя строка торжествующе заполнила гостиную Слигачана, я не выдержала. Я сидела, слыша все и почти ничего не видя, ощущая себя одним целым с миллионами других женщин, когда-либо плакавших от радости.
Я разбудила детей, когда началась «Дружба прежних дней», и мы взялись за руки и пели ее все вместе. На экране площадь, где до этого Колин стоял в одиночестве, теперь заполнилась людьми, и артисты пели вместе с прохожими, тоже взявшись за руки. Камера перескакивала с лица на лицо.
— Вот там папа! — завопил Йен, вырывая руку и показывая на экран. — Теперь уже следующий год, верно?
Я заверила его, что так оно и есть.
— Я выйду на улицу и постучу в дверь? — возбужденно предложил он. — Ладно, Дебора? Это должен быть мужчина!
— Нет, милый, — мягко сказала я. — После простуды нельзя.
Я не могла ему этого позволить. Никто, кроме «славного парня», не должен был в этот Новый год первым пересечь порог Слигачана. Сердце мое вдруг переполнилось от наплыва чувств. Я обняла обоих детей.
— Дорогие мои, до чего же хорошо знать, что весь этот новый год мы будем вместе!
Руфь отозвалась на ласку, как цветок на луч солнца. Она приткнулась ко мне, как котенок. Другое дело Йен. Мгновение он смотрел на меня с тем же достоинством, как и той первой ночью в бассейне, когда он был в чем мать родила.