Сборник "Почтальон всегда звонит дважды"
Шрифт:
Потом пошли рентгеновские снимки. Их было около полдюжины, потому что ему каждый день делали новый снимок, чтобы видеть, как идут дела. Он прикрепил их таким образом, чтобы можно было смотреть на свет: оклеил два листа по краям, в середине вырезал квадратную дыру, в которую засунул снимок.
После рентгеновских снимков пошли квитанции об оплате больничных счетов, квитанции об уплате счетов врачам, квитанции об уплате счетов медсестрам. Этот удар по голове обошелся ему ровно в триста двадцать два
— Здорово, да?
— Изумительно. У тебя там все, черным по белому.
— Еще не все готово. Я раскрашу это красным, белым, синим и все разрисую. Смотри.
Он показал мне несколько страниц — все изрисовано какими-то завитушками, раскрашенными красным, белым и синим цветами.
Над свидетельством о натурализации он нарисовал два американских флага и орла, над снимком из греческой армии — скрестил греческий флаг и еще одного орла, а над своим брачным свидетельством изобразил парочку голубков на ветке. Как разукрасить все остальное, он еще не придумал, и я предложил ему к вырезкам добавить кошку, от хвоста которой летят красные, синие и белые искры. Идея ему понравилась. Но до него не дошло, когда я сказал, что над лицензией на ресторан можно нарисовать пингвина, который бы держал в клюве поднос с надписью: «Сегодня распродажа», а объяснять ему, в чем дело, у меня не было желания.
Одно я понял, почему он так вырядился и почему уже не разносит еду, как раньше, и держится так напыщенно — у него было сотрясение мозга, а это случается не каждый день с такими бедными греками, как он. Он вел себя вроде итальянца, открывшего аптеку. Тот, как только получит диплом, где наверху написано «фармацевт», а внизу висит красная печать, тут же надевает серый костюм с черным жилетом и надувается так, что у него уже нет времени готовить пилюли, не то чтобы мухлевать с шоколадным мороженым. Этот грек вырядился по той же причине.
В его жизни произошло большое событие.
Я застал ее одну, когда уже подходило время ужина. Он пошел наверх умыться, и мы остались на кухне одни.
— Ты думала обо мне, Кора?
— Разумеется. Тебя я бы так быстро не забыла.
— Я все время думал о тебе. Как поживаешь?
— Я? Нормально.
— Я звонил тебе несколько раз, но все время брал трубку он, а я боялся с ним говорить. Мне удалось подзаработать.
— Да, я рада, что тебе повезло.
— Я заработал, и тут же все спустил. Я думал, что мы могли бы с этого начать, но тут же остался без гроша.
— Я тоже хотела бы знать, куда деваются деньги.
— Ты вправду думала обо мне, Кора?
— Ты же знаешь, что да.
— По твоему поведению не видно.
— Мне кажется, я веду себя нормально.
— Поцелуешь меня?
— Сейчас будем ужинать.
Вот так это было. Весь вечер.
Грек опять принес свое сладкое вино и перепел уйму песен, а мы сидели рядом, и по поведению Коры вы бы сказали, что я как раз тот парень, который работал у них когда-то, но она уже забыла, даже как его зовут. Паршивее возвращения к домашнему очагу вы в жизни не видели.
Когда подошло время ложиться спать, я подождал, пока они уйдут наверх, а сам вышел на улицу, чтобы поразмыслить, стоит ли оставаться и начинать все сначала или поблагодарить ее за все и попытаться забыть о ней.
Я ушел довольно далеко, причем сам не знаю, куда и как, но тут услышал, что в доме ссорятся. Я повернул обратно и, когда подошел ближе, начал разбирать слова. Она кричала как бешеная, чтобы я немедленно убирался из дому. Он что-то бормотал о том, будто хочет, чтобы я остался и помогал ей и дальше. Он пытался ее утихомирить, но я-то понимал, что она так кричала для того, чтобы я ее слышал. Будь я в своей комнате, как она думала, я слышал бы все совершенно четко, но и так я наслушался предостаточно.
Они наконец умолкли. Я проскользнул в кухню, стоял там и слушал. Но больше не услышал ничего, потому что был совершенно разбит и единственный звук, который я мог различить, — это стук моего собственного сердца. Мне показалось, что сердце стучит как-то странно, и тут я вдруг понял, что это стучат два сердца, потому-то и звук такой странный.
Я включил свет.
Она была в красном кимоно, белая как мел, и не сводила с меня глаз, держа в руке длинный тонкий нож. Я отобрал его. Когда она заговорила, шепот ее звучал как змеиное шипение:
— Почему ты вернулся?
— Потому что должен был вернуться.
— Нет, не должен. Я бы как-нибудь с этим справилась. Я старалась забыть тебя. А ты вернулся.
— С чем бы ты справилась?
— С тем, для чего он ведет свой альбом с вырезками. Чтобы показывать его своим детям! Теперь он их хочет. Хотя бы одного, и поскорее.
— Так почему ты не ушла со мной?
— А зачем? Чтобы спать в товарных вагонах? Зачем мне уходить с тобой? Ну скажи мне.
Мне нечего было ей сказать. Я подумал о тех двухстах пятидесяти долларах, но что толку говорить ей о том, что еще вчера у меня были деньги, а сегодня я спустил их «от борта в лузу»?
— Ты никчемный человек. Я это знаю. Ты просто ничтожество. Почему ты не уберешься? Почему ты вообще сюда вернулся? Почему ты не оставишь меня в покое?
— Послушай. Потяни еще немного с этим ребенком. Потяни время, и, может быть, мы что-нибудь придумаем. Я ничтожество, но я люблю тебя, Кора. Клянусь!