Сборник Попаданец
Шрифт:
Неужели слезы? Рах с болью и какой-то ненавистью «теранул» мозолистыми ладонями по щекам. Вот еще напасть, предательское сердце болит и бьет по груди пудовыми кулаками. Надо было догадаться, надо было просчитать ее! Впрочем, еще есть надежда, Армус должен остановить! Он должен что-то придумать, иначе и быть не должно, не зря перехватил ее в пути и беседу завел. Демоны преисподней! Он же тоже дурак, может назло сделать, сам ведь ни о чем не догадывается, а ну как решит, что я опять тут с бабами? А ну как опять подтолкнет ее не в ту сторону? Как же быть? Как теперь поступить правильно? Повернуть все вспять и отказаться от своих слов и дел? Сказать, мужики, мол, так и так, дело такое, по сердцу мне эта девушка, потому трогать не будем, а ваших, мол, можно? Ваших можно, значит, а мою нельзя, и наплевать на уговор. Наплевать на
Немнод Рах увидел, как девушка оттолкнула вставшего на ее пути Армуса, обходя его стороной и вновь продолжая свой путь, от чего предательские слезы вновь ручьями побежали по щекам. Нет, теперь уже точно нет надежды. Судьба или злой рок все решили за него, теперь уже точно и бесповоротно. Быть тому, что должно, и никак иначе.
— Ну что, лер? — В гробовой тишине упали камнем слова улыбающегося здоровяка.
Сказать он не смог, просто не смог из-за перехватившей горло обиды и боли, он и так задыхался, не в силах по-нормальному вздохнуть.
Лишь кивнул.
Да.
Все, как говорили.
Все в силе.
Двое мужичков обступили его, тесня в сторону, прочь от страшной картины. Сердобольные. Незачем смотреть на то, что будет дальше. Не в силах совладать с собой, он поддался им, уходя в сторону, от чего совсем было не легче, их тяжелые руки подталкивали его прочь, заставляя отвернуться и не видеть того, что будет дальше. Не видеть, не слышать, но знать, знать все наперед и помнить вечно, какова бывает цена решений и глупых слов. Глупых решений и не менее глупых слов.
— Нем! — Какой же звонкий у нее голосок! Боги, какой звонкий и живой у нее голос! — Ой! Рост, ты чего? Вы чего, дядьки? Что вы делаете?!
— Не-м.
— Нем!
— Не-е-е-ем!!!
Не зови! Молю тебя, не зови! Замолчи! Что же ты так кричишь-то жалобно?! Боги, как же больно! Ну почему все так глупо и так отвратительно тошно выходит? Почему я, дурак, сидел и слушал эти бредни, соглашаясь на эти глупости? Почему я разжал тогда ладонь, выпуская монету? Как же больно! Он зажал уши ладонями, закрыв глаза и падая на колени. Не зови, молю, не зови, не надо, прошу, только не зови! Замолчи! Пусть она замолчит! Уже ничего не изменить, уже нельзя повернуть назад, кто он будет после этого? Трус? Человек без чести, чьему слову нельзя верить!
Из груди вырвался то ли стон, то ли рык, юноша больше не мог сдерживаться, падая всем телом наземь и заливаясь слезами. Не зови, пожалуйста, молю тебя, не зови! Как же больно, как противно и тяжело. Словно обезумев, он рвал землю с травой, посыпая ею голову. Хотелось точно так же рвать себя, истязая глупое тело, что так предательски подвело его в решительный момент.
Ловцы во главе с гигантом каменщиком в мгновение ока скрутили хрупкое создание, стянув веревками руки и ноги да набрасывая глухой мешок на голову. Такая тоненькая, утонченно красивая и совершенно беззащитная, она вбежала в лагерь словно по воздуху, широко улыбаясь и кивая хмурым и каким-то отчужденным людям.
— Доброе утро. — Ага, именно так и сказала приближающейся погибели. — Доброе утро. Доброе.
Ростик сам взвалил пленницу на плечо, скорым шагом чуть ли не подбежав к приготовленной нише. Тут уже даже у него стали сдавать нервы, уж слишком жалобно она кричала, слишком.
— Стой! — Немнод, пошатываясь, словно пьяный поднялся с земли. — Подожди!
Все стояли, не в силах что-либо сказать или сделать, кто-то отворачивался, кто-то вообще закрывал глаза и уши. Молодой лер, шатаясь, подошел к висевшей на плече у каменщика живой ноше, трясущимися руками сдергивая с ее запястья тонкий с затейливым узором браслетик.
— Нем? Нем, это ты? — Девушка попыталась взбрыкнуть, впрочем, без
Он стоял и молчал в считанных миллиметрах от нее, ощущая ее сладкий запах и видя, как вздымается от учащенного дыхания ее грудь.
— Нем, я ничего не пойму! — вновь закричала она впустую, вертя головой, на которую был накинут мешок. — За что? За что вы так со мной?!
— Давай. — Наконец-то после целой вечности томительной тишины произнес он, разворачиваясь и уже с каменным лицом и мертвым сердцем уходя прочь, совершенно не обращая внимания на крики глупой и непослушной девчонки, что не приучена была слушать голос разума, а верила глупому и бессмысленному сердцу. Своему глупому сердцу.
Я получил мощнейший откат и боль от истощения и перенапряжения организма, в связи с невообразимой нагрузкой, что легла на меня в тот злополучный день, когда мы пытались прочитать разум Немнода, получив в довесок Адель.
Как там, что там в реальности произошло и как меня откачивали, пока я переживал день из жизни этого юноши, я не знаю. Знаю лишь, что чуть не умер. М-да уж. Чуть. По словам бабулечки-некроманта, я все же пережил клиническую смерть, и это чудо из чудес, что такой болван, неуч и самонадеянный тип все еще по-прежнему коптит это небо слабым выхлопом из своих легких. Очень уж слабым выхлопом. Дело в том, что я настолько истощен, что с трудом могу поднимать пудовые, налитые свинцовой тяжестью веки. Ох, как же мне хреново! Все тело болело, словно пропущенное через гигантскую мясорубку, я даже спал через боль, лишь кратковременные потери сознания не надолго способны были избавить меня от этих мук. Мук телесных, внутри же я был пуст. Да сейчас я, предоставленный сам себе и не отвлекаемый делами мирскими, мог вдоволь полежать и порассуждать о перипетиях и поворотах судьбы, но я этого не делал. К чему? Уж лучше пустота. То, что было не вернуть, это было и этого уже не изменить. Да, где-то когда-то жила была девочка Адель. Да, где-то когда-то жил был некий юноша Немнод. Да, что-то было.
Было.
Фава Рах, переживший погружение в разум без физических последствий, в скором времени, а если быть точнее на пятый день после этого, покончил жизнь самоубийством. Он повесился у нас в саду на любимом вишневом дереве сэра Дако. Печально. Вот кого-кого, а его было искренне жаль. Совершенно непричастная жертва чувств и эмоций, причем вызванных не своими делами и не своим грехом. Жаль. Действительно жаль. Ну да небеса ему теперь в судьях, раз так решил, значит, думал чем-то? Может, головой, а может, чем другим, поди теперь узнай.
А меня опять тошнит, все, что в меня питательного заливают, не задерживается во мне дольше получаса, зловонным потоком вперемешку с желчью вырываясь из искривленного от боли рта.
Мерзко, самому противно от своего бессилия. А еще я потерял Мака. Это была моя самая страшная потеря, от перегруза затрачиваемой энергетики погорели проводники-ниточки из драгметаллов в моих браслетах, считай до мяса прожигая кожу на моем теле. Только вот демоны с тем мясом, сгорели все мои труды, мои библиотеки и все мои еще не родившиеся проекты. Ох, как же мне плохо! Хорошо хоть не один, хватает заботливых и любящих рук, иначе бы не выжить. Да, мой Лисий, хоть он формально все же Пестика, вновь обрел своих жителей, так как со смертью Немнода призрак ушел. Я не сказал, что молодой Рах умер? Ну так он умер, не пережил он того погружения, сгорая без следа, наподобие меня сейчас. Легкая смерть. Незаслуженно легкая, по моему мнению, ну да я промолчу, не мое это дело. А вот Белой Смерти больше нет. Все, закончилась ее история, вольно или невольно, но я помог ей получить ответ на ее сокровенный вопрос: «За что?» Да, теперь, где бы она ни была, она знает, она своими глазами увидела все, что хотела, все, к чему стремилась все эти годы, все то, что помогло ей перейти границу смерти, чтобы добиться ответа на простой и может даже где-то глупый вопрос. Только вот боюсь, это не конец, если, конечно, я не сошел с ума. Говорить об этом никому не стал, но я ее иногда вижу, по ночам, когда мое измученное тело не в состоянии уснуть. Не Белую Смерть. Нет, не ее. Я вижу Адель, кроткую, тонкую, как тростиночка, молодую и хорошенькую девчонку, с копной иссиня-черных, разметавшихся волос, с полной грусти и печали, непередаваемой красоты, бездной глаз.