Шрифт:
Старик и мышь
Старик оторвал взгляд от листа бумаги и взглянул в окно. Поздняя осень. Ветер срывал с деревьев последние листья, отяжелевшие от моросящего дождя; они не перекатывались по земле, а тяжело ложились на те, что упали ранее, слой за слоем, становясь прошлым и памятью того, кто в этот миг, случайно оказался рядом с ними в этом забытом уголке и обратил на них свой взгляд.
В его жизни тоже была осень – не поздняя, но уже и не золотая. И так же, как листья, уходили в прошлое годы, оставляя лишь память о себе. «Сколько же раз я видел осень?» – подумал он и вспомнил, сколько ему лет и что осень –
Он снова склонился над листом бумаги и продолжил писать письмо.
«… ты много раз просила меня написать тебе хоть одно письмо, а ведь тогда, до расставания, мы виделись почти каждый день. Я знал, что ты просила всех своих любовников писать тебе письма, чтобы когда-нибудь потом, когда тебе уже некуда будет торопиться, перечитывать их, заполняя воспоминаниями одиночество и пустоту. Сейчас, спустя годы, я наконец пишу тебе это единственное письмо. Не обижайся, что пишу столь откровенно…»
Он отложил письмо и снова стал смотреть в окно, размышляя, есть ли у любви предел, можно ли исчерпать запас любви, отпущенный человеку, и почему, прожив целую жизнь, он так и остался одинок, недолюбил и так и не истратил душевные силы.
«Может, потому, что для меня главным было, чтобы я любил, и не имело значения, любят ли меня?»
Старик склонил голову, перечитал написанное, затем скомкал лист и бросил его в корзину для бумаг, которая была уже полна такими же скомканными письмами.
«Нет, совсем не то пишу. И зачем я пишу это письмо? Эпистолярный жанр никогда не был моим», – подумал старик, вышел на улицу и вытряхнул мусор из корзины.
Он постоял еще немного на улице, наедине с осенью, наслаждаясь тишиной. В поселке стали зажигаться огни. Домов, где люди остались на зиму, было совсем мало. В основном народ перебрался в город. Засветились окна в одном доме, во втором, в третьем. И эти редкие огни отодвигали одиночество дальше и дальше, наполняя душу покоем. Все уже было готово к длинной зиме. Впереди были долгие-долгие размышления, новые рассказы и книги, книги, книги…
Стемнело. Он почувствовал, что продрог, и вернулся в дом, снова сел за стол, взял уже исписанный наполовину лист бумаги и продолжил писать рассказ, начатый с неделю назад.
Неожиданно мелькнула какая-то тень на кухонном столе в углу комнаты. «Может, показалось?» – подумал он и продолжил работать. Тень мелькнула еще раз, и еще. Старик замер. Через минуту маленькая серенькая мышка выглянула из-за стола, боязливо оглянулась и, не заметив ничего угрожающего, начала суетливо бегать по столу в поисках каких-нибудь крошек или других остатков еды. Старик не шевелился. Первое, о чем он подумал, была мышеловка. Мышеловкой снабдила его дочь, с которой он редко виделся из-за натянутых отношений с бывшей женой (был такой грех в его жизни). Для него встреча с дочерью была праздником. Но, к его сожалению, этот праздник был только раз, два в году. Больше о нем никто не вспоминал, разве что звонили из редакции, чтобы сообщить, принят его очередной рассказ или надо что-то отредактировать. Иногда, редко, он уезжал в город по делам и каждый раз проговаривал про себя присказку, которой с детства научила его мать: «Газ, свет, вода», – чтобы не забыть все выключить. Если была зима, то, когда старик возвращался, ему приходилось заново протапливать свой маленький домик.
Навещая его, дочь наставляла держать дом в чистоте и напоминала, что, если увидит хоть одну мышь, – ноги ее в этом доме не будет. Старик не обижался и, отвернувшись так, чтобы она не увидела, ухмылялся, не веря
Тем временем мышь продолжала бегать по столу. Он снова принялся за работу. Поначалу, с каждым его движением, она убегала и пряталась, но вскоре, видя, что никто ей не угрожает, стала деловито осваивать свое новое хозяйство и только тогда, когда он брал сигарету и закуривал, или вставал, чтобы налить воды в стакан, снова пряталась.
«Пусть живет! Все не один. А так – живая душа, – подумал он. – Душа? – а есть ли вообще у них Душа?» Заинтересовался, стал просматривать книги. Получалось, что Душа-то есть, но не такая, как у людей, и «уходит» она вместе с «уходом» из жизни самого животного. «Ладно, пусть живет. Когда еще дочь приедет? А весной они уходят из домов…»
«Хозяйка!» – вспомнил он, как говорят о мыши в избе. – Ну, пусть и у меня будет «Хозяйка»; глазки-то у нее добрые».
Он заработался далеко за полночь, взглянул на часы – был уже третий час ночи. Сложил бумаги на столе и лег.
Перед сном он решил, как всегда, почитать из Евангелия. Нельзя сказать, что старик был набожным, но… возраст! – и его рука все чаще тянулась к этой Святой книге. Книга была еще и тем ему дорога, что подарена дочерью. Приобрела она ее в церкви. «Значит, освящена книга-то!» – не раз думал он.
Как всегда, раскрыл на первой попавшейся странице – «от Луки» – и углубился в чтение. Он так зачитался, что с усилием уже борол тягу ко сну. Вскоре услышал, как мышь что-то отчаянно грызет на газовой плите. «Видать, ничего не нашла на столе, вот и грызет что-то подгоревшее. Так ведь и не уснешь, – подумал он. – Что же для мыши купить? Они вроде крупы едят, а у меня осталось только полпакета риса». Продукты в доме заканчивались, и скоро надо было ехать в магазин на станцию железной дороги – ближе магазина не было.
Вдруг он услышал бумажный шорох. Быстро вскочил с кровати, бросился к ящику с продуктами, схватил пакет с остатками риса и заглянул внутрь. Белый рис был перемешан с черненькими следами присутствия мыши!
«Пропал рис! Завтра на станцию надо!» – мгновенно мелькнула мысль. В его планы это не входило: еще бы день, и тогда он поехал бы на станцию, чтобы отправить в редакцию заказное письмо с новым рассказом. Старик разозлился, схватил палку и стал высматривать мышь. Тут из-за стола выглянула мышь и удивленно спросила: «Дед, ты что?» Старик оторопело посмотрел на мышь, какое-то время так и смотрел на нее, не в силах сказать ни слова. Вдруг он почувствовал, что ноги его сильно мерзли, и увидел, что стоит посередине избы босой, с палкой в одной руке и с пакетом риса в другой. Заглянул в пакет – чисто.
– Тьфу ты! Задремал-таки! – проворчал он.
«Вот тебе и «Душа», и «Все не один», а чуть что – прибить готов был!» – подумал он и насыпал горстку риса на блюдечко.
Через день съездил на станцию, закупился продуктами – купил даже молока, коего он не употреблял.
Наступила зима. Так и жили они: днем старик занимался хозяйством, вечером садился за письменный стол. Под вечер (днем мышь редко появлялась) он насыпал ей какую-нибудь крупу, каждый раз чередуя их между собой, и наливал в малюсенькое блюдечко молоко, хотя ни разу не видел, чтобы она его пила. Однажды старик даже положил на блюдечко вареную крупу – кашу, но мышь ее есть не стала, да и старик, не слыша ночью, как она грызет что-нибудь, никак не смог бы уснуть: привык ощущать ее присутствие. Когда мышь пропадала день-другой, он начинал волноваться. «Заболела или, может, вообще ушла в другую избу?» – думал он, ворочаясь по ночам. Работать за письменным столом в таких случаях он не мог: мысли путались и были какие-то мрачные.