Сборник рассказов
Шрифт:
Адам победоносно вернулся из похода, радостно сбросил шкуры, и кинулся в объятья своей подруги. Как и можно было предположить, вскоре Ева заставила его изменить позицию, копна ее рыжеватых волос покрыла его бедра, а алые губки принялись вдохновлять его до подходящей степени твердости. Желаемое вскоре осуществилось, она быстро сменила позу, уселась на него верхом и рукой направила в нужное отверстие. Началась пляска. Ева что было мочи ерзала толстым задом, Адам помогал, насколько позволяла ему скованность позы. Настал критический момент, и поток теплой влаги стремительно затопил все на своем пути. Но Ева пока не позволяла вынуть. И тут Адам вскрикнул от боли: "Меня укусили!" — "Этот мерзкий палеопулекс", — сказала Ева. — "Нет, это у тебя внутри. Он меня выталкивает! Вставай!" — Ева вскочила, взволнованная,
Перевод Д. Волчека
Примечания переводчика
Рассказ опубликован в разделе Juvenilia сборника "Подснежники из сада викария" (1904).
ЗАВЕЩАНИЕ МАГДАЛИНЫ БЛЭР
ЧАСТЬ I
На третьем курсе в Ньюнхеме я уже была любимой ученицей профессора Блэра. Позднее он потратил немало времени, восхваляя мою изящную фигуру, привлекательное лицо и большие серые глаза с длинными черными ресницами, но поначалу его привлек только один мой талант. Немногие мужчины, (и вряд ли хоть одна женщина), могли состязаться со мною в бесценном для научной работы навыке, — способности воспринимать краткосрочные колебания. Моя память крайне слаба, даже необычайно; мне было вообще довольно сложно поступить в Кембридж. Но я умела наладить микрометр лучшего любого студента или профессора и прочитать показания нониуса с точностью, на которую никто из них не был способен. Вдобавок я отличалась производившей жутковатое впечатление способностью к бессознательным вычислениям. Если мне приходилось выбирать промежуток между, скажем, 70 и 80 градусами, мне даже не нужно было смотреть на термометр. Автоматически я определяла, что ртуть подходит к отметке, оставляла другую работу и, не задумываясь, поправляла бунзеновскую горелку.
Что еще примечательней, когда какой-то предмет клали на мою скамью без моего ведома, а потом убирали, я могла, если меня спрашивали несколько минут спустя, описать его в общих чертах, особенно контуры основания и степень восприимчивости к теплу и свету. По этим данным я легко могла определить, что это был за предмет.
Эти мои способности не раз проверялись с неизменным успехом. Причиной, очевидно, была моя особая чувствительность к мгновенным колебаниям тепла.
Мне также неплохо удавалось чтение мыслей, еще в те времена. Другие девушки страшно меня боялись. И совершенно напрасно: у меня не было ни желания, ни сил как-либо использовать мои способности. Даже сейчас, когда я обращаюсь к человечеству с этим посланием о проклятии, столь ужасном, что в двадцать четыре года я превратилась в увядшую, сломленную, высохшую старуху, я остаюсь совершенно бесстрастной, совершенно безразличной.
У меня сердце ребенка и сознание Сатаны, летаргия от неведомой болезни; и уже, слава Б… — ох! Нет никакого Бога! — близка развязка: я хочу предупредить человечество от следования по моему пути и затем взорвать во рту динамитную шашку.
На третьем курсе в Ньюнхеме я каждый день проводила четыре часа в доме профессора Блэра. Все прочие дела я забросила, занималась ими автоматически, если вообще занималась. Произошло это постепенно, и первопричиной послужил несчастный случай.
В химической лаборатории были две комнаты: одна маленькая, которую можно было полностью затемнить. В тот день (был летний семестр второго курса) эта комната была занята. Шла первая неделя июня, стояла жара. Дверь была закрыта. Внутри студентка проводила эксперимент с гальванометром.
Я была занята своей работой. Вдруг я встрепенулась. "Быстрее, — сказала я, — Глэдис сейчас упадет в обморок". Все в комнате уставились на меня. Я сделала несколько шагов к двери, тут раздался грохот падающего тела, и в лаборатории началась истерика.
Дело
9
Бессмертие против мира (лат.)
Сначала проверке был подвергнут мой слух, его признали нормальным. Затем мне завязали глаза, и тетка пущей предосторожности ради встала между мною и профессором. Обнаружилось, что я могу описать его малейшие движения, но только пока он находится между мною и западным окном; стоило ему отойти, и я ничего не могла сказать. Это соответствовало теории теплочувствительности, но в других случаях результаты полностью ей противоречили. В общих чертах итог был весьма примечательным и весьма загадочным; два часа мы провели в бесплодном теоретизировании. В конце концов, тетка, грозно нахмурившись, пригласила меня провести летние каникулы в Корнуолле.
Эти месяцы мы с профессором работали над изучением истинной природы и пределов моих способностей. Результат, по большому счету, был нулевой.
Во-первых, эти способности проявлялись всякий раз по-новому. Кажется, я делала все, что обычно, чтобы ощущать мгновенные изменения, но потом обнаруживалось, что аппарат восприятия у меня совершенно изменился. "Один исчез, другой пришел на смену", — говорил профессор Блэр.
Те, кто никогда не проводил научных экспериментов, не подозревают, насколько бесчисленны и неуловимы источники ошибок, даже в простейших вещах. В таких же неясных и неизведанных областях нельзя доверять результату, пока он не перепроверен тысячу раз. В нашей области мы не обнаружили ничего постоянного, одни лишь варианты.
Хотя в нашем распоряжении были факты, каждый из которых, казалось, мог перевернуть все существующие теории о средствах общения между различными сознаниями, у нас не было ничего, совершенно ничего, что можно было положить в основу новой теории.
На самом деле, невозможно даже дать общее описание хода наших исследований. Двадцать восемь полностью исписанных тетрадей, относящихся к этому периоду, находятся в распоряжении моих душеприказчиков.
Когда я училась на третьем курсе, внезапно тяжело заболел мой отец. Узнав об этом, я помчалась на велосипеде в Питерборо (мой отец был каноником местного собора), совершенно позабыв о своей работе. На третий день я получила телеграмму от профессора Блэра: "Согласитесь ли вы стать моей женой?". До этого момента я никогда не думала о себе, как о женщине, а о нем, как о мужчине, и только тут поняла, что люблю и всегда любила его. Это был случай, который можно назвать "Любовь с первой разлуки". Мой отец быстро шел на поправку, я вернулась в Кембридж, в мае мы поженились и сразу же уехали в Швейцарию. Позвольте опустить описание столь священного для меня периода моей жизни, но все же один случай не могу не упомянуть.
Мы сидели в саду возле Лаго-Маджоре после чудесной прогулки от Шамоникса через Коль дю Жеан к Курмайеру, оттуда к Аосте, а потом спуска к Палланце. Очевидно, увлеченный какой-то идеей, Артур встал и принялся ходить взад-вперед по террасе. Неожиданно что-то заставило меня повернуть голову, чтобы убедиться в его присутствии.
Вас, читателей, это, возможно, не впечатлит, если вы лишены подлинного воображения. Но представьте себе, что вы разговариваете с другом при свете дня и внезапно тянетесь вперед его пощупать.