Сборник статей и интервью 2009г (v1.23)

Кагарлицкий Борис Юльевич

Так что, если вы видите сегодня молодых людей с портретами Сталина на майках, винить в этом надо не стариков, защищающих ценности своей молодости, а либеральных пропагандистов и агитаторов, превративших историю ГУЛАГа в пошлый «ужастик».

С другой стороны, на фоне систематического обсуждения «ужасов коммунизма» (как реальных, так и вымышленных) любая репрессивная практика капитализма выглядела умеренной и даже необходимой (должен же «свободный мир» защищать себя!). Косвенным результатом стало снисходительное отношение к фашизму. А итальянский фашизм - обошедшийся без концлагерей и газовых камер - выглядел уж вовсе милым и домашним, в противовес германскому нацизму. Различие терминов использовалось для обоснования идеологической реабилитации. «Хороший» фашизм в стиле милейшего Бенито Муссолини - против «плохого» нацизма Адольфа Гитлера. В России,

если что, заимствовать будут фашистские, а не нацистские традиции. Очень обнадеживает, не правда ли?

Но это всё же крайности, отвергаемые массовым сознанием, официальными пропагандистскими аппаратами и интеллектуалами, состоящими на службе у статусных политиков. Злодеяний фашизма массовая идеология не отрицает, и даже готова смириться с тем, что число жертв у правого тоталитаризма было большим, чем у левого. Принципиально при этом, однако, что тоталитаризм в любом его виде сразу же выводится за пределы «нормы», каковой объявлен либеральный капитализм. Если советская пропаганда (кстати, как и левые социал-демократы) подчеркивала связь между фашизмом и капитализмом, то теория тоталитаризма эту связь принципиально отрицает.

Тезис, как минимум, спорный. Либеральные социологи постоянно подчеркивают системную, социально-экономическую логику в тоталитаризме «левом», но почему-то столь же настойчиво и последовательно отрицают эту логику в случае тоталитаризма «правого». Мол, при отсутствии частной собственности ГУЛАГ получается обязательно, а в условиях буржуазного экономического порядка Бухенвальд и Освенцим получились совершенно случайно, как исключение. Хотя можно отметить и другую сторону медали - экономическая рациональность немецких концлагерей (в отличие от многократно описанного иррационализма и абсурда лагерей советских) была как раз закономерным результатом рыночной экономики, частного предпринимательства и протестантской этики.

И всё же давайте поверим на слово сторонникам «теории тоталитаризма» и представим себе, что нацизм с его террором не имеет к капитализму и капиталу никакого отношения, а прибыли, которые получали сотрудничавшие с нацистами германские корпорации, никак не были связаны с репрессивным характером политического режима. Предположим, что либеральный капитализм и свободный рынок к этой практике никакого отношения не имеет, даже самого косвенного. Но так ли уж гуманен либеральный порядок сам по себе?

Увы, исторический итог буржуазной модернизации свидетельствует о чем угодно, только не о гуманности. Опять же оставим в стороне террористические эксцессы буржуазных революций, нам в очередной раз напомнят, что они не имеют никакого отношения к гуманной хозяйственной практике. Постараемся забыть про генерала Пиночета, внедрявшего рыночную свободу с помощью террора, про аргентинских и уругвайских генералов, последовавших его примеру и про крошечный Сальвадор, где миллион человек стали жертвами правого террора - во имя борьбы с коммунизмом. Демонстративно забудем и про индонезийского диктатора Сухарто, который сумел истребить около миллиона сограждан всего за несколько недель - тоже во имя торжества свободной экономики, которая, кстати, очень даже неплохо в итоге получилась. Индонезию к концу правления Сухарто причислили к списку азиатских индустриальных «тигров».

Всё это «эксцессы» политики, которые лежат на совести конкретных государственных деятелей, тогда как защищаемый ими экономический порядок не имел никакой связи с подобными злодеяниями. Что ж, попробуем поверить и в это. Остановимся только на тех случаях массовых смертей, которые никак нельзя объяснить политикой. История капитала полна примерами массового террора, имевшего чисто экономические причины и корни. Пресловутое огораживание в Англии XVI века (повторившееся в Шотландии 200 лет спустя), сопровождалось гибелью от голода тысяч людей и по внешним признакам выглядит не многим лучше советской коллективизации. «Освобождение» работника от земли и превращение людей в индустриальных пролетариев было отнюдь не добровольным, а потому нуждалось в жестком полицейском контроле над «праздношатающимся» населением, которое необходимо было загнать на работу - на мануфактуры, корабельные верфи, металлургические предприятия и в шахты. Потребность в дешевом труде на другой стороне Атлантики создала спрос (чисто рыночный, разумеется) на чернокожих рабов. Работорговля стала одним из важнейших источников накопления капитала для буржуазии Новой Англии, судовладельцев британских портовых городов, голландского купечества.

Ясное дело, белые люди никого сами в рабство не обращали. Они лишь покупали чернокожих рабов, которых им продавали арабы и местные чернокожие - наиболее европеизированные, продвинутые и ориентированные на ценности западной цивилизации. Именно эти прибрежные племена, принявшие христианство и подражавшие образу жизни белых людей, нашли свое место в новом трансатлантическом разделении труда, охотясь на живущих в глубине континента язычников. Спустя два столетия этот конфликт бумерангом вернулся к их потомкам, когда после ухода колонизаторов племена из глубинки двинулись на прибрежные города Анголы и Мозамбика, мечтая расквитаться за прошлое. А взявшие власть европеизированные мулаты, воспитанные в духе ценностей западного просвещения, и их гуманные парижские учителя никак не могли понять, почему вместо строительства новой свободной нации получается межплеменная резня. В свою очередь европейский обыватель, забывая о политкорректности за кружкой пива, бормотал, что «у этих черных» иначе и быть не может, они всегда ели друг друга.

Итогом работорговли были не только миллионы людей, перевезенных через Атлантику для работы в плантационном ГУЛАГе, но и по меньшей мере миллион чернокожих рабов, которых «не довезли» только в течение XVIII века. Поставки рабов планировались и обсуждались деловой прессой наряду с закупками хлопка и курсом акций, а некоторое количество смертей при транспортировке каждой партии живого товара было заложено в смету изначально. Демографические и генетические последствия такой экономической деятельности не до конца исследованы по сей день - ведь забирали молодых и самых здоровых.

Гуманный XVIII век, триумф эпохи европейского Просвещения, завершился утверждением британского господства в Индии. Точнее, на первых порах - в Бенгалии. Надо сказать, что новый политический и экономический режим отнюдь не был плодом исключительных усилий белых джентльменов в треугольных шляпах. Деятельность сэра Роберта Клайва, вошедшего в историю «завоевателем Индии», щедро финансировалась бенгальскими банкирами и купцами, видевшими прямую выгоду в установлении нового порядка. Англичане обещали им неприкосновенность частной собственности и надежный доступ к рынкам за океаном. И то и другое они получили. А вслед за экономической реформой, проведенной местными и заморскими сторонниками свободного рынка в полном соответствии с господствовавшими тогда (и теперь) идеями, в стране воцарился голод. Прекращение государственного вмешательства в экономику завершилось голодомором куда более масштабным, чем на Украине в XX веке. Когда в Бенгалию прибыл новый генерал-губернатор Уоррен Гастингс, он обнаружил страну, усыпанную человеческими скелетами. Происходило это на фоне небывалого экономического процветания.

Гастингс оценил последствия голода в Бенгалии в два миллиона жизней. Возможно, он несколько преувеличил, тем более что своевременно жертв не считали, порой даже не хоронили. Некоторые меры по «регулированию рынка», принятые новым руководителем провинции, отчасти улучшили ситуацию, хотя были они весьма умеренными и проводились так, чтобы не затронуть доходов компании и ее туземных партнеров.

Поучительно, что даже националистическая традиция в индийской историографии сегодня не пытается обвинить англичан в сознательном стремлении выморить бенгальский народ голодом - в отличие от украинского национального дискурса, представляющего Голодомор в виде политики геноцида, учиненного русскими и евреями по отношению к жителям Малороссии. Напротив, индийские историки приводят множество документов, свидетельствующих о том, что «национальный вопрос» мало волновал творцов новой колониальной политики, среди которых индийцев (как индуистского, так и мусульманского вероисповедания) было ничуть не меньше, чем белых протестантов - шотландцев и англичан.

Дальнейшая история колониализма сопровождалась новыми волнами массовых репрессий, связанных то с расчисткой земель под более рентабельные экспортные культуры, то с подавлением восстаний, вызванных отнюдь не политическими, а по большей части социально-экономическими причинами. Население колониальных стран на первых порах было совершенно чуждо национальному самосознанию, да и религиозные вопросы стояли не слишком остро (Восток привык жить в условиях религиозного плюрализма, в языческой Африке постепенно распространялось христианство). Сопротивление вызывали экономические новшества, которые оборачивались разрушением традиционного образа жизни, обнищанием и обезземеливанием.