Сборник статей, воспоминаний, писем
Шрифт:
* * *
Встреч с Алексеем Максимовичем вне театра было у меня не много. Помню встречу с ним в 1906 году в Берлине. В январе 1906 года Художественный театр поехал на гастроли по Европе. Начал свои спектакли с Берлина ("Царь Федор", "На дне", "Дядя Ваня"). Объехал с этими пьесами крупнейшие города Германии. Играли в Вене, в Праге и на обратном пути в Варшаве. В Берлине играли целый месяц.
Одновременно с театром в Берлине был и Горький. Имя Горького было тогда особенно популярно в Европе и в Америке. В Берлинском театре играли его пьесы на немецком языке -- "На дне" и "Дети солнца". В витринах книжных магазинов выставлены были его книги на немецком и на русском языках, его большие портреты, бесчисленное количество
Хорошо помню, как на сцене ко мне подошел совсем молодой тогда Карл Либкнехт и шепнул мне по-немецки:
– - Хотите посмотреть уголок зоологического сада, зверей в клетке, здесь же в театре?
И он показал мне место сбоку в кулисах, откуда видны были сидящие в крайней литерной ложе, выходящей на сцену, сыновья кайзера Вильгельма во главе с кронпринцем. Кронпринц, прикрываясь занавеской от публики, внимательно, со злобно и глупо разинутым ртом уставился на Горького, читавшего "Песню о Соколе". Рядом сидели офицеры его свиты и, поблескивая моноклями, тоже таращили глаза на Горького.
Помню, что в антракте за кулисами был разговор, что накануне на спектакле Художественного театра "Царь Федор" появился кайзер Вильгельм в парадной форме русского кавалерийского полка. Он был шефом какого-то нашего драгунского полка. Конечно, и там публика стоя приветствовала его криками "хох!", и помню, что по поводу немецких социал-демократов Горький, смеясь, говорил, что они все рады кричать "хох!" кайзеру и что, пожалуй, Каутский кричит громче всех.
* * *
Вспоминается встреча с Горьким в советской Москве, после Октября, весной 1918 года. В Колонном зале Дома Союзов большой вечер. Устраивали его кооператоры -- организация, к которой с большой симпатией относился Алексей Максимович. Недели за две до вечера он просил меня принять участие в концерте и поагитировать среди товарищей, чтобы еще привлечь исполнителей, особенно Москвина и Грибунина.
– - Уж очень они смешно "Хирургию" играют! Будет хорошая публика... Ленин будет в публике. А потом нам всем будет хорошее угощение. Кооператоры сумеют угостить. Банкет будет.
Помню, концерт шел с огромным успехом. В артистической комнате Горький, беседуя с Лениным, веселый, оживленный, обращаясь к участникам концерта, говорил:
– - Ну, вот, скажите, разве не чувствуете, какая уже огромная разница в публике? Ведь совсем же другое дело! Ведь приятно выступать перед этой новой публикой?
А когда концерт кончился, Горький сказал мне:
– - А вы знаете, нашим кооператорам все-таки не повезло. По крайней мере сегодня, по-моему, никакого угощения не будет. У них там со светом что-то не вышло.
Оказалось, что в помещении Петровских линий, где должен был состояться банкет, на котором должны были присутствовать Ленин, Горький и участники концерта, погасло электричество. В Москве тогда было большое затруднение с электричеством и свет удалось сохранить только для Колонного зала. Даже, говорят, в Кремле в этот
Сконфуженные кооператоры посылали в свечную лавку у Иверских ворот, где был склад церковных свечей. Но необходимого количества свечей и там не оказалось. Банкет нам было обещано устроить через несколько дней.
Алексей Максимович, уходя с концерта, шутил:
– - Слабо у нас пока и с электрификацией и с кооперацией. Но не будем терять надежды. Меня зовет Ильич поехать к нему, говорит, что у него есть какая-то необыкновенная, толстенная свеча, вот какая, -- он показал обеими руками толщину.
– - Так что мы посидим с ним при этой свече. Помечтаем с ним об электрификации.
* * *
Запомнились посещения Горьким наших спектаклей: "Бронепоезда" в 1928 и "Воскресения" в 1933 году. Оба раза Алексей Максимович был в очень хорошем настроении, крепком и бодром. Очень довольный этими спектаклями, весело взволнованный, он говорил, обращаясь главным образом к "старикам":
– - Вы положительно овладели секретом вечной молодости. Это потому, -- говорил он, -- что вы умеете растить молодежь. У вас выросла такая сильная молодежь, которая омолаживает весь театр. И, очевидно, не дает успокаиваться и стареть вам, "старикам". Оттого ваше искусство такое живое и молодое. У вас в театре ум с сердцем в ладу.
– - И, помолчав, прибавил: -- Могущественный театр. Да, да, вы все можете, всемогущий театр.
Эти слова Алексея Максимовича передаю в точности, не по памяти, а по записи в моем дневнике.
"Ежегодник МХТ" за 1943 г., М., 1945.
В архиве В. И. Качалова сохранился черновой
набросок воспоминаний о первых встречах с
А. М. Горьким. Мы помещаем здесь этот вариант,
так как он прибавляет к мемуарной литературе о
великом писателе ряд ценных, живых
подробностей. (Ред.).
Вспоминается начало девятисотых годов. Осень 1900 года -- в Москве. Театр наш (тогда еще не МХАТ, а "Художественно-общедоступный") репетирует "Снегурочку". Играли мы не в Проезде Художественного театра, не в Камергерском переулке, а в Каретном ряду, в "Эрмитаже", а для репетиций снимали "Романовну". И вот помню, в одно прекрасное утро, именно прекрасное, осеннее утро, опаздывая на репетицию, бегу по Бронной. Меня обгоняют три фигуры: все разного роста, все по-разному, все необычно одеты, двое повыше ростом, третий -- низенький и коренастый. Все трое вбежали в подъезд "Романовки". Вхожу за ними и вижу растерянные лица, слышу недоумевающие голоса -- куда дальше итти, кого спросить?
Самый маленький, одетый в матроску, без шапки, с коротко остриженной головой, с окладистой бородой казался на вид старше остальных. Он уставился на меня смеющимися, лукавыми, прищуренными глазами и спросил высоким певучим тенорком, с ярким киевским акцентом: "Будьте таким ласковым, скажит, пожалуйста, вы не хосподин артист будете?" -- и объяснил, что им всем хочется попасть на репетицию. Я, помню, что-то пробормотал, что это не от меня зависит, что я очень спешу, опоздал, впрочем, спрошу или пришлю кого-нибудь из администрации. Оказалось дальше, что еще не все собрались, что я не опоздал, и я сейчас же спустился опять к ним, очевидно, потому, что эти три фигуры меня заинтересовали.
Начался разговор. Говорил самый высокий из них, приятным баритоном, с легкой хрипотцой, часто откашливаясь. Говорил очень на "о" -- о том, что им хочется бывать на репетициях, что их сам Немирович приглашал еще весной в Ялте всегда бывать в театре, когда они будут в Москве. "Это ж Горький, -- отрекомендовал его маленький с веселым смехом, -- фамилия его такая. Горький, Максим Горький, писатель. И хороший писатель. Молодой еще, но уже хорошие рассказы пишет. А этот,-- он указал на второго,-- поэт. Скиталец фамилия, имеет большой голос -- бас и на гуслях играет. А я -- тоже вроде писателя. Еще ничего не написал, но буду писать обязательно. Моя фамилия -- Сулержицкий, а короче -- я Сулер. Выходит у меня похоже на "шулер", но это потому, что у меня одного зуба спереди не хватает".