Сборник.Том 7
Шрифт:
«Очень хорошо! Любопытство — полезное чувство, а страх пользы не приносит. Твоё внутреннее развитие, Ун, не оставляет желать ничего лучшего. И помни: твоё внутреннее развитие — вот что в конечном счёте важнее всего. А наша помощь играет второстепенную роль. Раз ты хочешь узнать, то мне легко будет объяснить, что необитаемые пещеры действительно необитаемы. Они пусты. В них нет ничего, кроме ненужных вещей, оставленных там в прошлые времена».
«Кем оставленных, Жесткий-ру?»
Эту официально-почтительную форму обращения
«Теми, кто жил в них в прошлые времена. Множество циклов тому назад мир населяли сотни тысяч Жестких и миллионы Мягких. Нас стало гораздо меньше, Ун, чем было когда-то. Всего триста Жестких и менее десяти тысяч Мягких».
«Почему?» — Ун был потрясен. (Жестких осталось всего триста! Почти прямое признание, что Жесткие тоже переходят… но задумываться об этом пока не время.)
«Потому что энергии становится всё меньше. Солнце остывает. И с каждым циклом становится всё труднее жить и взращивать детей».
(А это разве не значит, что Жесткие тоже взращивают детей? И ещё одно: следовательно, Жесткие также получают пищу от Солнца, а не из камней. Но и эти мысли Ун решил обдумать после.)
«Так будет продолжаться и дальше?» — спросил Ун.
«Да, пока Солнце совсем не истощится и не перестанет давать пищу».
«Значит ли это, что мы все перейдём? И Жесткие, и Мягкие?»
«А можно ли сделать иной вывод?»
«Но нельзя же допустить, чтобы мы все перешли. Если нам нужна энергия, а Солнце истощается, так надо найти другие источники. Другие звёзды».
«Видишь ли, Ун, остальные звёзды тоже истощаются. Наша вселенная приближается к своему концу».
«А мы можем получать пищу только от звезд? Других источников энергии не существует?»
«Нет. Конец наступает для всех источников энергии во всей вселенной».
Ун недовольно обдумал это, а потом сказал:
«Ну а другие вселенные? Мы не должны гибнуть только потому, что гибнет наша вселенная».
Он весь пульсировал и с непростительной невежливостью расширился, стал почти прозрачным и заметно выше, чем Жесткий.
Однако Лостен излучил только большое удовольствие. Он сказал:
«Великолепно, левый мой. Об этом необходимо рассказать остальным».
От смущения и радости Ун мгновенно сжался до нормальных размеров. Ведь ещё никто — кроме, конечно, Тритта — не обращался к нему с ласково-доверительным «левый мой».
И вскоре Лостен сам привёл к ним Дуа. Ун тогда подумал, нет ли тут связи с их разговором, но со временем оставил эти мысли. Слишком уж часто твердит Тритт, что это ему они обязаны появлением Дуа — кто, как не он, попросил Лостена? И Ун, совсем запутавшись, вовсе перестал обдумывать эту тему.
И вот сейчас он снова идёт к Лостену. С тех пор как он узнал, что вселенная приближается к концу и что (как вскоре выяснилось)
Лостен занимался с двумя рационалами-подростками в радиационной камере. Он увидел Уна сквозь стеклянную дверь и вышел к нему, тщательно закрыв за собой дверь.
— Левый мой! — сказал он, протягивая свои конечности. При виде этого дружеского движения Ун, как и прежде, испытал безрассудное желание сжать их, но сумел сдержаться. — Как поживаешь?
— Я не хочу мешать вам, Лостен-ру.
— Мешать? Эти двое прекрасно позанимаются и сами. Вероятно, они только рады, что я ушёл. Мне кажется, им надоедает всё время меня слушать.
— Ну, уж этого не может быть, — сказал Ун. — Я всегда готов был слушать вас без конца. И конечно, их ваши объяснения увлекают не меньше.
— Ну-ну, спасибо на добром слове. Я часто вижу тебя в библиотеке, и мне говорили, что твои успехи в завершающих занятиях по-прежнему блестящи, но я немножко скучаю без своего лучшего ученика. Как поживает Тритт? Всё ещё по-пестунски упрям?
— Он с каждым днём становится упрямее. Триада только им и держится.
— А Дуа?
— Дуа? Я ведь искал вас… Вам известно, какая она особенная.
Лостен кивнул.
— Да, я знаю, — сказал он с выражением, которое Ун научился истолковывать как грусть.
Он немного поколебался, а потом решил говорить прямо.
— Лостен-ру, — начал он, — её привели к нам, к Тритту и мне, именно потому, что она особенная?
— А тебя это удивило бы? Ты ведь и сам особенный. А ты не раз говорил мне, что Тритт бывает не таким, как другие пестуны.
— Да, — убеждённо сказал Ун. — Он совсем не такой.
— И значит, естественно, что для вашей триады требовалась особенная эмоциональ, не так ли?
— Но ведь особенность бывает разная, — задумчиво сказал Ун. — Некоторые своеобразные привычки Дуа сердят Тритта и тревожат меня. Можно мне с вами посоветоваться?
— Разумеется.
— Она… она избегает синтеза.
Но Лостен слушал невозмутимо, как будто речь шла о самых обычных вещах.
Ун продолжал:
— В тех случаях, когда она соглашается, разреживание ей как будто приятно не меньше, чем нам, и всё-таки соглашается она очень редко.
— А что ищет в синтезе Тритт? — спросил Лостен. — Помимо приятного ощущения от разреживания? Что важно для него?
— Дети, конечно, — ответил Ун. — Я им рад, и Дуа тоже, но ведь Тритт — пестун. Вам это понятно? (Уну вдруг показалось, что Лостен не способен уловить все тонкости внутренних взаимоотношений триады.)