Сборщик душ
Шрифт:
Она сунула ключ в скважину, замок загрохотал. Цепи, звеня, упали на мостовую.
Изабелла навалилась на ворота всем своим небольшим телом, и они медленно, дюйм за дюймом, скрипя, отворились.
Забавно, подумал Тео, как быстро падают некоторые цепи. В то время как другие…
Она улыбнулась ему:
– После вас…
Внутри у Тео стало как-то ужасно пусто, будто это был вовсе и не он. Впрочем, когда Изабелла повернулась к нему спиной, на себя она тоже не сильно походила. Словно кто-то пригласил их играть в чужом, жутком, проклятом фильме о привидениях.
– Ты
– Какая-нибудь птица, – поежилась она. – Или бродячая кошка.
– Как будто кто-то плачет.
– Скорее уж кричит. – Она прислушалась, склонив голову набок, по-птичьи.
– Мы можем уйти, – сказал он. – Еще не поздно.
Но уже было поздно.
Фильм ужасов, «Замок Отранто». Вот она, их история.
Не за этим ли он торчал здесь все лето, самое длинное, самое горячее из всех его семнадцати?
– Ну так пошли. Чего ты ждешь?
Она отбросила с лица волосы и исчезла во мраке, прямо у него на глазах.
Он шагнул за ней в ночь.
Внутри замка их встретило забвение – если забвение имеет привычку выглядеть как туман, подумал Тео. Туман бесцельно клубился и тек куда-то и никуда конкретно. Именно так привык чувствовать себя Тео; именно так он чувствовал себя сейчас, стоя во внутреннем дворе Кастелло Арагонезе.
Изабелла не стала его ждать. Она устремилась в тени, оставив Тео примерзшим к камням, пустившим корни в самый фундамент старого замка. Он поднял голову и воззрился на каменные стены, неподвижно уносившиеся в небесную тьму. Один этаж, два, три, четыре – паутина ходов и лестниц, соединявших башни между собой, тайных, скрытых от глаз. Вдалеке то там, то сям мелькала Изабелла; ее футболка ловила лунный свет, плывя по ступенькам все выше, выше…
– Изабелла! Что ты делаешь? Погоди…
Она не остановилась и не ответила. Она бежала на крышу, Тео узнал маршрут. Он хорошо выучил его за ту ночь, когда они снимали сцену смерти с Пиппой и сэром Мэнни.
А еще с Конни и всей этой кровью.
С искусственной кровью, напомнил он себе, и вообще, кончай уже бредить на эту тему.
И он кинулся вверх по ступеням за ней.
Нет, ему совсем не страшно.
Тео смотрел себе под ноги – просто так, без особой причины. Вернее, по той, что трудно лезть по ступенькам в кромешной тьме.
Подумав так, он остановился, вытащил из кармана зажигалку и чиркнул, высекая огонь.
Крошечный язычок пламени расплескался в неверное, бледное пятно.
Я не боюсь.
– Изабелла, погоди!
Совсем.
Вот что он думал, перешагивая последнюю ступеньку. Перед ним расстилалась крыша.
Вот что он думал, проходя мимо темной falconieri – маленькой ниши, где обычно дремал сокольничий, когда на площадке требовались ловчие птицы.
Вот о чем думал он, когда увидал, что Изабелла стоит на самом краю каменной крыши, держась за тоненький железный прут, антенною росший прямо из плиточного пола.
Вот какие мысли роились у него в
– Бог ты мой, иди скорее сюда, – сказала она, не поворачиваясь. – Иди сюда, ты должен это увидеть.
Он сделал шаг, словно в трансе, во сне.
– Что, Изабелла? Что ты говоришь?
Он протянул ей руку, она нашла ее и склонила к нему голову.
Губы их встретились.
Она поцеловала его, нежно, словно никого больше не было в мире – только они двое. Словно не было даже их.
Я люблю тебя, думал он, я люблю тебя, и ты настоящая, и я не боюсь. Моего отца там, внизу, нет, и твоего тоже. Конни не умер, и меня тут нет, потому что мы в поезде, думал он. Мы едем в поезде на Рим.
Мы сбежали.
Вот так он думал, став рядом с ней. Огромная черная птица носилась в ночи вокруг них.
Мы можем сбежать.
Все это он думал, когда она взяла его за руку, серебряную в свете луны, и ветер кинул в них черные перья, наполнив ими весь воздух.
Мы…
Вдалеке закричала птица. Звук походил на человеческий крик, на детский плач. Неважно, все равно ветер унес его прочь – и этот звук, и все прочие, которые луна и полночь прятали в темных ладонях.
Никто ничего не слышал.
Больше никто.
Мальчишка из кафе и девчонка из поезда лежали бездыханными на булыжниках далеко внизу. Их неспешно догоняли, кружась, несколько запоздавших черных перьев.
Никто ничего не видел.
Больше никто.
Кроме Женщины-Слона, стоявшей на омытых прибоем и запятнанных кровью скалах у гавани, ниже замка, ниже пустых трейлеров и безлюдной съемочной площадки.
Кроме женщины, протянувшей в ночь руку, в ожидании, когда вернется одетая в черные перья тварь.
Он все сделал правильно, Данте, верный рыцарь. Он – настоящий владыка этого места, он, и никто другой. К рассвету он утратит перья и истинный облик и снова станет человеком – так было сотни лет, так будет и дальше.
Теперь они уедут, эти americani. Их двоих оставят в покое – они так желают. Таково ее первородное право, а до этого ее матери, и бабки, и бабкиной бабки. Они и только они – истинные хранительницы замка, блюстительницы проклятия.
Кастелло Арагонезе снова запрут и очень скоро. Никогда он не будет принадлежать никому – только им двоим.
– Dante! Dante, bravo ragazzo! Bravo! [15]
Когда она улыбнулась, зубы ее были сплошь золото и слоновая кость.
15
Данте! Данте, хороший мальчик! Молодец! (ит.).