Сцена из жизни
Шрифт:
Иван Владимирович с испугом следил за ним и не переставал говорить:
– Что же это такое? Я, право, не знаю… Зачем все это?
– Уважаемый Иван Владимирович, это нужно для дела и вы должны принести себя в жертву, – успокаивал его Городов. – Я, по крайней мере, если мне предложат, готов хоть сейчас принести себя в жертву делу, – со вздохом добавил он.
В этот момент в залу не вошел, а буквально влетел репортер и рецензент одной из самых распространенных в Петербурге газет мелкой прессы, Марк Иванович Вывих. Это был высокий, стройный молодой человек, блондин, со слегка одутловатым лицом, в синих очках.
Он
Поздоровавшись направо и налево, Марк Иванович подошел к столику, где сидели Величковский, Бабочкин и Городов.
– Я вам могу сообщить приятную новость, – затараторил он, здороваясь с сидевшими и усаживаясь на подставленный лакеем стул, – завтра к нам на общее собрание приедет сам Исаак Соломонович и желает, в качестве почетного члена, принять деятельное участие в делах общества, с чем я искренне всех нас поздравляю. Это ведь не шуточка… Значит, у нас, то есть у общества, будут деньги. Сейчас только узнал эту свежую новость и надо будет сию же минуту отослать сообщение в газету.
Он вынул из кармана записную книжку, вырвал из нее листок и стал писать карандашом, положив бумажку на колено и прислонив последнее к столу, но в то же время не переставая говорить.
– Да, еще узнал новость. Это уж по секрету. Как нам в общество поступила в качестве актрисы, а следовательно и члена, госпожа Щепетович. Как кажется, мы ей-то главным образом и обязаны благосклонностью Исаака Соломоновича. Я с ней вчера познакомился. Прелесть, что за барыня, оживит все общество.
– Я эту Щепетович знаю, – пробасил Бабочкин, – только не знаю, зачем она к нам в общество понадобилась? А, впрочем, почем знать, может быть, теперь это и нужно для искусства…
Вывих кончил писать, сложил бумажку и подозвал лакея.
– Пошли сейчас же с моим извозчиком, – передал он ему бумажку, – вели ему отвезти в редакцию. Знаешь моего извозчика? Найдешь?
– Найду-с. Как же не знать-с.
– Так проворнее поворачивайся…
Лакей побежал.
– Ах, постой! – спохватился Марк Иванович, но лакей уже был далеко. – Убежал. Вот досада, забыл совсем в сообщение поместить еще одну очень важную новость. Поступила к нам актриса Дудкина, – строчек десять проухал…
Вывих быстро отошел от них, сделав отчаянный жест рукой, и стал переходить от стола к столу, всюду сообщая эти свежие новости.
Городов, между тем, продолжал уговаривать Величковского.
– Вы послушайте меня внимательно. Иван Владимирович, я удивляюсь, почему вы не хотите и уклоняетесь от поступления в председатели. Я бы на вашем месте, если бы у меня было столько голосов, как у вас, и я мог бы, как вы, наверное рассчитывать быть избранным, – ни за что бы не отказался. Из меня тоже мог бы выйти хороший председатель. Юридическую сторону дела я знаю, а также и канцелярский порядок, потому уже несколько лет как частный поверенный, и административную великолепно тоже знаю – был прежде становым приставом. Ух, как бы я актеров держал. У меня ни гугу. А мое литературное значение всем известно. Корреспондирую в пяти газетах, значит, умею ценить искусство, кроме того, недавно пьесу написал, значит, вполне литератор, – с пафосом закончил он.
– Да, вы человек основательный, – покосился на него Бабочкин. – Ни один редактор на вас не пожалуется, чтобы ему из-за вас какая неприятность была. Все дорожат, потому что не подведете – очень
Перед столом опять как из-под земли вырос Вывих.
– Слышали, слышали, еще свежая новость, – с хохотом начал он. – Наши Фауст и Маргарита поссорились не на шутку. У них, говорят, что-то вышло из-за Когана. Оттого и Крюковская больна и за последнее время не являлась в «общество» и не играла. А я-то сожалел об ее болезни, хотел ехать навестить, а оказывается, просто у нее любовная мигрень.
Он снова расхохотался.
– Нет, господа, это не притворство, – серьезным тоном начал Михаил Васильевич, укоризненно посмотрев на Вывиха. – Мне ее в последний спектакль даже очень жалко было – дрожит вся бедняжка. Дело-то у них должно быть всерьез пошло. Да и напугала же она меня. Входит ко мне в уборную, а меня в это время парикмахер брил. Схватила бритву: – Ах, вот, говорит, чего я все эти дни искала, мне для роли в одной новой пьесе нужно. – А сама смеется, да так нехорошо. – Продай мне, говорит парикмахеру. Я было у нее отнимать, думаю, руку обрежет, а она не дает и хохочет, даже мне от ее смеха страшно стало. – Чего вы, – говорит, – испугались, не зарежусь. – Бросила парикмахеру десять рублей, убежала и бритву с собой унесла.
– Не нравится мне, – заметил Городов, – что у нее часто бывают такие странные выходки. Она баба хорошая, только переходы в ней чересчур резки: то уж очень весела, то, думаешь, не святая ли мученица какая?
К столу в это время подошел Курский-Петров и уселся на свое место.
Марк Иванович с негодованием отодвинул стул и вскочил.
– Однако надо выпить!
Он быстро ушел по направлению к буфету.
Сергей Сергеевич расхохотался.
– Ишь, стрекача от меня задает! Знаете, за что меня Вывих не терпит и ругает?
– А за что? – спросил Величковский.
– Да я уж очень с ним шельмовскую шутку сыграл, – со смехом начал тот. – Был у нас тут в прошлом году один бенефисик назначен, я в ту ночь, около часу, Вывиха здесь же встретил; подлетает он ко мне и спрашивает, хорошо ли прошла пьеса. Я, говорит, не успел быть, а завтра нужно непременно отчет в газете, хоть в нескольких строках, а все-таки дать. Я, не долго думая, возьми да и соври ему, что, мол, прошел спектакль с успехом, только Бабочкин провалил свою роль. Марк Иванович эту самую шутку сейчас же из трактира в редакцию кратким сообщением и отослал, а пьеса эта вовсе не шла – бенефис был отменен. Егоза такую штуку все другие газеты продернули: пишет, мол, о спектакле, которого не было. С тех пор он меня видеть не может…
Присутствующие расхохотались.
XII. Общее собрание
На другой день, к семи часам вечера, собрались приглашенные повестками на годичное собрание «общества поощрения искусств», как исполнители действительные, так и почетные.
Громадное помещение «общества», находившееся на одной из бесчисленных набережных Петербурга, было уже переполнено массой публики, прослышавшей, что заседание будет бурное. В одной из зал, предназначенной в обыкновенные дня для танцев, стоял громадный стол, или, лучше сказать, несколько приставленных друг к другу столов, покрытых зеленым сукном; кругом были расставлены стулья, а в середине находилось председательское кресло.