Счастье потерянной жизни - 3 том
Шрифт:
Провожая мужа, Луша чувствовала, что видит его в последний раз и, собирая с ним в дорогу вещи, никак не могла сосредоточиться, из рук ее все валилось.
В последний раз Петр Никитович, как-то тоже растерянно, обнял всех, поцеловал и, подталкиваемый конвоирующими, вытирая слезы, вышел из дому. Луша, обняв детишек, как прикованная, стояла на той самой каменной ступеньке, на какой отец провожал сына в последний раз, и не сводила глаз с той страшной толпы, в какой виднелась полосатая куртка мужа.
Соседи, сочувственно, окружили плачущую Лушу и наперебой рассказывали,
Кругом все дышало свежестью зелени: но ни веселое щебетание пташек, ни игривые солнечные блики в прохладных дождевых лужах, и ничто другое, чем так прекрасен цветущий май — не могло облегчить скорбь души "вдовы" Владыкиной, какой она, неотвратимо, себя чувствовала. В довершение ко всему этому, в самом конце мая, Луша среди ночи, одна-одинешенька, пошла в роддом, за последним ребенком.
Родилась дочурка, отличающаяся, от всех ее детей, крикливостью и чернотой волосенок. Из роддома вышла раньше положенного, так как отлеживаться было не от кого. Дочь назвала Маргаритой.
Шел июнь 1937 года… Первой мыслью, по возвращению домой, было: "Как судьба мужа?" Поэтому, обмыв детишек и немного приведя в порядок дом, чувствуя непомерную слабость во всем теле, Луша, утром следующего дня, побежала в милицию. Но все ее поиски были тщетны, также как и восемь лет назад; ни в НКВД, ни в милиции никто не сказал ей, где находится ее муж.
Уже вечером, обессилевшая, она опять пришла в милицию, села на скамейку в коридоре, ребенка положила на колени, а сама тихо заплакала от обиды, усталости и бесчеловечного отношения. Со двора зашел в коридор дежурный милиционер и, увидев ее, плачущую, спросил:
— Что у вас случилось, дамочка? О чем плачете? Начальства-то ведь нет никого.
— Да, вот весь день с утра разыскиваю мужа, уже побывала и в НКВД, и в тюрьме, и здесь, в милиции, и нигде толку не добьюсь. Владыкин Петр Никитович его звать, — объяснила Луша милиционеру и сказала, какой он из себя. Милиционер сочувственно посмотрел на ребенка, на кабинет начальника и, присев с ней рядом, тихонько объяснил:
— Никто тебе и не скажет про него. Здесь он, в милиции, в особой камере, но он числится за начальником НКВД, только смотри, не проболтайся. Человек-то уж больно хороший, все молится и молится, я еще раньше знал его, да и сына вашего знаю, бедовый до слов-то, начальство с ним, помню, не управлялось. Вот твой сейчас в этой же камере сидит, где был сын. Да, и тебя я теперь припоминаю, ты из-за сына спорила здесь, у начальника в кабинете.
Ну вот что, касатка, сегодня уже поздно, все камеры на ночном замке. Ты завтра приходи, утром пораньше; я перед сменой буду выводить их во двор, на оправку. Ты вот встанешь здесь, за дверью, и увидишь, как он проходить будет, ну и перекинешься двумя-тремя словами. А, так-то, ты ведь попусту бьешься, не покажут тебе его.
— Спасибо тебе, касатик, пусть Бог воздаст тебе за твою доброту, так я и сделаю, как ты говоришь. А теперь вот, когда его забирали из
Милиционер аккуратно взял узелок с передачей и очень скоро, передав содержимое, возвратил домашнюю посуду.
— Сказал я ему, — шепнул милиционер, чтоб завтра утром доглядел вас за дверью, только смо-три!…Ни-к-ому!..
Луша так была рада, что и усталь забыла, и, возвращаясь домой, погруженная в свои мысли, не замечала, как гремела крышка на кастрюле…
Утром, чуть свет, Луша была на ногах, наготовила еды для семьи и, придя к назначенному часу в милицию, встала в указанном месте. Милиционер уже начал свое дело с первыми камерами и, увидев ее, кивнул головой. Луша через верхнее стекло двери увидела, как по коридору из полумрака медленно шел к выходу арестант. Своего мужа она узнала по полосатой куртке, измятой, пожелтевшей от камерной грязи. Осунувшееся, обросшее лицо его отражало спокойствие и такое блаженство, какого она у него не видела никогда.
— Покажи дочурку, да как назвала? — приостановившись перед полуоткрытой дверью, проговорил Владыкин.
— Маргариткой… Да, на! Хоть поцелуй! — забыв все предосторожности, Луша вышла из-за двери и сунула свой драгоценный сверток в руки мужа.
Петр Никитович, взяв на руки дочь, сосредоточенно заглянул ей в лицо и, подняв глаза к небу, проговорил:
— Боже мой, Боже мой, и это я отдаю Тебе, в жертву. Будь милостив к ней!
Затем, уже обращаясь к жене, скороговоркой сказал:
— Следствия и суда не было и не будет, только склоняли отречься, но Бог сохранил меня… Здесь Брандин (артист) и остальные… Пусть Вера остерегается…
Милиционер понудил его идти, и Луша, растерявшись, не успела даже обнять его, только крикнула в спину:
— Ну, а когда же ждать?
Пройдя несколько шагов по двору, Петр Никитович еще раз оглянулся и, подняв к небу глаза и правую руку, ответил:
— …У ног Христа!
В тот же день Луша узнала, что кроме ее мужа, арестовали в эти дни еще четырех братьев, в числе которых был и регент. Ни передач, ни свиданий не было разрешено никому. Не было даже известно, где они находились, и какова их судьба.
Спустя два месяца, на одну из настоятельных просьб Луши начальник НКВД ответил:
— Они осуждены, без права переписки, до особого распоряжения.
После ареста мужа Луша еще утешалась редкими письмами от Павла с Колымы, но с начала 1938 года и эта связь прервалась, и осталась она совершенно одинокой, всеми забытой, раздавленной горем, окруженная тремя малыми детьми.
Прошло более года, и в ответ на многие прошения, жалобы, ей ответили: "Ваш муж умер от воспаления легких".
Петр Никитович Владыкин, как верный свидетель Божий, окончил жизнь в неволе, прославив Бога мученической смертью. Один только Бог знает, где находится его безымянная могила.