Счастье потерянной жизни - 3 том

Храпов Николай Петрович

— Боже мой, Боже мой! Неужели… это… моя… судьба?!

Как-то ярко вдруг предстала ей, по-своему, картина того самого Крайнего Севера, о котором писали ей Женя с Лидой. Он уже не представлялся ей таким безлюдным, далеким, с его поросшими, замшелыми топями и воющей метелью, каким он укладывался в ее девичьем воображении, еще вчера. Нет, сейчас она там увидела и себя, но не легкой, прозрачной, в голубеньком платьице, с узорной сумочкой в руке, а с тяжелой ношей на спине, исцарапанными руками держащуюся за упругое плечо неведомого друга, который зовет ее в эти дебри. "Нет, это не предложение, окутанное какой-то розовой романтикой, — мелькнуло в сознании, — хотя это тоже зов, но это неотвратимый

жизненный план, и никто за меня его не решит". Медленно и зычно стучало в груди Наташи, подстегнутое этой весточкой, сердце.

— Ну что, Наташенька, скажешь? — спросил Гавриил Федорович дочь после долгого молчания.

— Папа, — взглянув в его лицо, тихо проговорила Наташа, — от меня ведь требуется ответить, это значит, добровольно лечь на этот жертвенник, с которого не встают. Поэтому из всех вопросов, которые, как рой, взметнулись в моей голове, и какие еще будут возникать впереди — самый существенный: я ли удостоилась этой великой чести — разделить участь страдальца за имя Иисуса, или кто другая? Замечательные есть сестры в общине, пусть приедет и увидит, красивые и одаренные.

Гавриил Федорович, глядя на дочь, был крайне удивлен мудростью и глубиной ее ответа — не от Господа ли это?

С письмом в руке Наташа вышла в сад, забилась в самый отдаленный уголок, и один Господь знал, что переживало девичье сердце в эти часы. Несколько дней она молчаливо уклонялась от всех разговоров о ее судьбе и горячо молилась Господу. Наконец, ответила Павлу, что путь неведомый страшит, но хочется сказать, как некогда сказала Мария: "Се раба Господня", а для простой переписки нет ни сил, ни желания, и очень рада, что Павел прямо, конкретно высказал свое предложение.

На Наташину телеграмму ответ пришел очень скоро, но он еще дополнил общее замешательство: "Рад взаимности высылаю вызов Подробности письмом Павел".

— Какой взаимности? Почему взаимности?… — недоумевали домашние, глядя на эти короткие слова.

— Ната, ты что, разве дала ему свое согласие, почему он так пишет? — тревожно спросила Екатерина Тимофеевна.

— Мама, ничего кроме той телеграммы я не отвечала, а письмо мое он еще не получил; а почему он так пишет, я тоже не знаю. Остается думать, что он имеет уверенность в этом вопросе от Господа, — с легкой улыбкой, спокойно ответила Наташа.

* * *

Письма от Павла стали поступать регулярно, и в сердце Наташи зародилось, и росло к Павлу такое чувство, какого она не испытывала никогда, и это была не просто любовь. Каждое письмо от него было не только желанным, но утоляющим душу, потому что почти все письма были духовного содержания, всегда с какой-то новой мыслью, и полнее отражали его духовное лицо.

Хотя (за отсутствием фото) они долго не знали лица друг друга, но тем не менее, в сердцах взаимно носили именно такой образ, который впоследствии не принес разочарования. В кругу родственников и друзей в это время, с возрастающей силой, происходила оживленная полемика. С самого начала мнения о Павле Владыкине раздвоились. Одни высказывали либо недоверие, либо, в лучшем случае, считали, что без личного знакомства неприлично, даже просто непозволительно Наташе давать согласие на брак с неизвестным женихом. Другие, ссылаясь на письма, утверждали, что это действительно искренний христианин, достойный самого глубокого признания и доверия, и надо решаться.

Так или иначе, но вопрос о брачном союзе захватил большой круг близких и родных и больше всего, конечно, саму невесту. Много размышляла она о предложении, много слышала всяких эпизодов от окружающих, но после мучительных дней и бессонных ночей Господь помог вынести ей окончательное определение. От брачного союза

с Павлом она не рассчитывала получить какое-то иллюзорное счастье, хотя, как и от всех девушек, скорбная сторона от нее была сокрыта, но Наташа ясно поняла, что в результате благословенного бракосочетания через обоюдный согласованный труд и святую победоносную борьбу, может быть, даже через перенесение лютых скорбей, свое блаженство они найдут только в венце жизни, на небесах.

Только после этого заключения, ее сердцем овладел покой. В кругу друзей и домашних борьба за расположение к неизвестному брату-узнику продолжала захватывать сердца все новыми вариантами, но сторонников за брачный союз Наташи с Павлом становилось заметно больше.

Последним решающим мнением, в определении судьбы Наташи, был поединок между Гавриилом Федоровичем и Екатериной Тимофеевной:

— Гаврюша! До каких же пор мы будем томиться сами и мучить Наташино сердечко, она уж вся извелась, сама на себя стала не похожа, надо решать: или отказ, или давать согласие. Я вот мучаюсь от одной мысли: невест полна община, почему этот жребий пал на наш дом? — разводя руками, рассуждала Екатерина Тимофеевна. — Почему ты так спокоен, ведь судьба же дочери решается?! Ну, как это, отдавать свое самое любимое дитя? Да еще, видишь, что он пишет, сам не приеду, а отправлять туда. А куда это — туда, понимаешь, т-у-д-а! За тридевять земель; где и когда это было видано?

Гавриил Федорович кротко, с улыбкой подошел к жене, положил руку на плечо и, глядя в глаза, ответил ей:

— Катя, Катя, ты так беспокоишься напрасно, подумай лучше, как мать-христианка: а если этот жребий от Бога, ведь это же, может быть? Да и должно быть, ведь Наташенька столько перенесла томления. Я вот так рассуждаю: если этот жребий выпал на наш дом, то он наш, и никому другому мы его передать не должны — сладкий он или горький. Теперь я хочу еще спросить тебя: почему же мы все мучаемся, доказываем, тревожимся, не спим ночами, все решаем Наташину судьбу, а сама Наташа слушает все это и молчит себе, да и ночами спит спокойно. Главное, нам услышать ее мнение.

Екатерина Тимофеевна, как будто очнулась от сна, взглянула на дочь и, с каким-то удивлением, спросила:

— Да и правда… ведь подумать только надо, Ната, что же ты молчишь? Мы за тебя изболелись, а ты все молчишь. Скажи же, как ты сама?…

— Мама, — посмотрев на мать, ответила дочь, — ведь меня никто не спрашивает, а уж если надо, то, конечно, отвечу. — При этом Наташа взяла Библию и, открыв книгу Бытия, нашла 24 главу, и внятно прочитала:

— "…И отвечали Лаван и Вафуил, и сказали: от Господа пришло это дело; мы не можем сказать тебе вопреки ни худого ни доброго. Вот Ревекка пред тобою; возьми и пойди;… Они сказали: призовем девицу и спросим, что она скажет. И призвали Ревекку, и сказали ей: пойдешь ли с этим человеком? Она сказала: пойду… и благословили Ревекку…" (ст.50–60).

— Папа и мама, я хочу довериться Господу, как Ревекка, — закрывая Библию, ответила родителям дочь.

— Ну, вот и все, — опустив руки и голову, спокойно закончила Екатерина Тимофеевна, — а мы столько мучились… Давайте, принесем наше решение в молитве Господу и будем собирать ее в дорогу, как Лаван с Вафуилом.

А Наташа вязала, вышивала, шила свое "приданное". Остаток времени был занят сборами дочери в неведомые края.

Среди родных и друзей все споры утихли, остались только отдельные люди, которые еще не решились одобрить решение Кабаевых, но и они сносили в дом разные вещи в подарок будущей семье и покорно собирали Наташу в дорогу. В беседах же о предстоящем, сердца всех сжимались перед неизвестностью, страшила и даль, и жених — Павел Владыкин, который никому не был лично известен.