Щастье
Шрифт:
Траурная процессия пустилась в путь по Малому проспекту. Ректора, академика или общепризнанно светлую личность поволокли бы, как выразился Фиговидец, по Большому — чтобы из окон высовывались, вдоль дороги толпились, и члены Ученого совета, при регалиях, важно вышагивали за дёргающимся на плечах рослых студентов гробом. А вот по Малому Александр, удобно лёжа в гробу (и гроб был пристойно заколочен, так что покойнику не мешали ни толчки, ни рывки, ни жадные взгляды), ехал в черном допотопном лимузине — стареньком,
— О-БЫЧ-НЫЙ НЕ-ЩА-С-С-СТНЫЙ СЛУЧАЙ, — разглагольствовал Вильегорский, — ЯВЛЕНИЕ КРАЙНЕ РЕД-КОЕ И УЖЕ ПО-ТО-МУ НЕ ВПОЛНЕ ВПРА-ВЕ И-МЕ-НО-ВАТЬ-СЯ О-БЫЧ-НЫМ. ДА И КАК ВЫ РИСК-НЁ-ТЕ НАЗВАТЬ У-БИЙ-СТВО НЕ-ЩА-ССССТНЫМ СЛУ-ЧА-ЕМ? НИК-ТО НЕ У-БИ-ВАЛ? У НАС ТУТ, ЗНА-Е-ТЕ, ПО-СТО-ЯН-НО ЧТО-НИБУДЬ НА КОГО-НИБУДЬ САМО СОБОЙ ПА-ДА-ЕТ И, ПОРОЮ, У-БИ-ВА-ЕТ. МЕ-НЯ НАС-С-С-СТО-РА-ЖИ-ВА-ЕТ НЕ СМЕРТЬ КАК ТА-КО-ВА-Я, А ИМЕННО ЭТА СМЕРТЬ, КО-ТО-РА-Я ВСЕМ БЫЛА ТАК НУЖ-НА. — Он остановился, достал из кармана горсть сухариков, подозвал собак, заботливо оделил каждую. — СМЕРТЬ ВЕДЬ МОЖНО ПОД-МА-НИТЬ. КАКИМ-ТО ОБ-РА-ЗОМ ОБЩЕЕ О-ЖИ-ДА-НИ-Е… МО-ГУ ДА-ЖЕ СКАЗАТЬ, ЖЕ-ЛА-НИ-Е… У-БИЙ-СТВО ЛИ ЭТО?
— Конечно, — бубнил Аристид Иванович, — когда дело касается ерунды, доступной здравому смыслу, двух мнений — то есть моего и любого другого неправильного — быть не может. Но в вопросах метафизики я готов примириться на том, что никто не знает правды. Пусть меня не принуждают — и я тоже не буду принуждать. Что считать убийством…
— Брякнули парню кариатиду на голову, — сказал Фиговидец, — а вы рассуждаете. Какая скука. — Он дерзко огляделся, кого-то увидел и на ходу раскланялся. — Когда ещё повидаешь тех, с кем не следовало бы встречаться, — бросил он мне. — Конференции да похороны. Два способа плюнуть в ближнего.
Я заметил, что молодые фарисеи отчаянно (ибо им было очень, очень невесело) выдерживают ухарский бесстыдный жанр, тогда как старики непринуждённо спокойны. Родственницы тихо плакали, стараясь не привлекать внимания. Я видел растерянность, у одних переходившую в страх, у других — в озлобление. Шедшие за нами молодые приват-доценты говорили о страхе умереть внезапно в смешном виде. Я прислушался.
— В бигудях.
— На горшке.
— Во время полового акта.
— Ну нет, это вовсе не смешно.
— Ещё как смешно.
Аристид Иванович, заскучав, перешёл на собственную персону.
— Меня пусть на общественный счет хоронят, — говорит он. — И чтобы венков не меньше сорока, и речи от всех кафедр и учреждений — пусть попарятся. На памятник только гранит. Если вместо гранита поставят бетон, буду жаловаться.
—
— Ну а как покойник может пожаловаться? Явиться в виде привидения, как еще?
— Вы же не верите в провидения, — вспомнил я.
— В ваших не верю, а в своё собственное — за милую душу, — отрезал Аристид Иванович. — Неужели за шестьдесят лет научной деятельности я не заработал себе на гранит? А?
Аристид Иванович достаёт платок и небрежно проводит им по шее сзади. Надо отметить, что, несмотря на жару, все мужчины в черных костюмах; люди постарше затянуты также в жилеты и галстуки, но у Аристида Ивановича единственного — полное траурное облачение дополняется белой полотняной фуражкой. Траур трауром, но он не намерен допустить, чтобы ему напекло голову.
— В конце концов, — замечает он неожиданно, — это могло быть самоубийством. Довольно оригинальный способ, а, Вильегорский? Что говорит метафизика? Можно силой своего желания сделать так, что архитектурное излишество упадёт с балкона четвертого этажа тебе на голову?
— Если его действительно убили, — вношу свою лепту я, — мы об этом скоро узнаем.
— Как?
— Как обычно. Будет привидение.
Фиговидец хмыкнул. Вильегорский хмыкнул. Аристид Иванович хмыкнул.
— Ну, поздравляю, юноша. Теперь у вас на В.О. не останется ни одного клиента.
— Почему?
— Да кто же осмелится сделать вызов, зная, что весь остров немедленно скажет «ага»?
— Это можно держать в тайне.
— Здесь ничего нельзя держать в тайне.
— НИГ-ДЕ НИ-ЧЕ-ГО НЕЛЬ-ЗЯ ДЕР-ЖАТЬ В ТАЙ-НЕ.
Я посмотрел вверх, на котиков. Корзинка мерно покачивалась на плече Вильегорского, а над её краем покачивались головы Отто, Брутто и Нетто.
— Кому и зачем могло понадобиться его убивать?
— Вы не находите, что мы слишком много говорим о покойнике? — резко спросил Фиговидец. — Это, наконец, неприлично.
— О чём же ещё говорить на похоронах? — обиделся Аристид Иванович.
Аристид Иванович был представитель старой школы, для которой пересуды (желательно злые) о покойном составляли главную часть обряда. Фиговидец же считал, что говорить (желательно злословить) необходимо о вещах как можно более далёких. Вильегорский заинтересовался сутью моего вопроса.
— КО-МУ МОГ-ЛО ПО-НА-ДО-БИТЬ-СЯ? РЕК-ТО-РУ. УЧЁ-НО-МУ СО-ВЕ-ТУ. ЛЮБО-МУ ИЗ 3-3-ЗА-ВИС-С-СТНИ-КОВ, ВОС-ПОЛЬ-ЗО-ВАВ-ШЕ-МУ-СЯ СЛУ-ЧА-ЕМ ВСЁ СВА-ЛИТЬ НА РЕК-ТО-РА ИЛИ УЧЁ-НЫЙ СО-ВЕТ. ЛЮД-ВИГУ.
— Людвигу-то зачем? — буркнул Фиговидец.
— ЛЮД-ВИГ НЕ ХО-ЧЕТ ПЕ-РЕ-МЕН. АЛЕК-САНДР ПРЕД-ЛА-ГАЛ ДИС-ТА-БИ-ЛИ-ЗА-ЦИ-Ю. ВСЯКАЯ ДИС-ТА-БИ-ЛИ-ЗА-ЦИ-Я ВЛЕ-ЧЁТ ЗА СОБОЙ ПЕ-РЕ-МЕ-НЫ.
— Он просто защищался, — сказал я. — Насколько я понял.
— ОН НЕ ЗА-ЩИ-ЩАЛ-СЯ. ОН БУН-ТО-ВАЛ.