СчастливаЯ, или Дорога к себе
Шрифт:
Мы лепим пельмени. Катаю тесто кружочками, говорю с ней об универе, подружках. Разговор прерывается папой. Он заходит попить воды, разрывая присутствием флер теплой атмосферы на кухне.
– Все бы ты на диване лежал, – сетует мама. – Нет, чтобы помог. Никогда за столом с нами не посидит, помощи от него не дождешься.
– Сама виновата, – парирует папа. – Когда-то я хотел помогать, но ты сама все испортила.
– Почему это она виновата? – влезаю в их разговор.
– А потому, – с удовольствием поясняет отец. – Мы
– Ты мою любимую блузку испортил!
– Как испортил? – живо интересуюсь у мамы.
– Да так. Засунул в стиралку все белье и добавил твои красные колготки.
– Ну, он не знал, – защищаю папу и тут же его поучаю. – Что теперь из-за одного раза больше маме не помогать?
– Одного раза? – папа самодоволен. – Так было во всем! То овощи не так порезал, то суп не так сварил. Перца, видите ли, переложил.
– Потому что ты – эгоист! – делает выводы мама. – Думаешь только о себе.
– Да? А сколько подарков я тебе из Москвы привозил? Ты же вечно всем недовольна! Все тебе не так.
– Конечно! А как тут довольной будешь? Туфли привез итальянские, оказались малые. Ужас, как неприятно!
– Подумаешь, туфли, – хмыкаю я.
Пожимая плечами, искренне не понимаю, зачем расстраиваться из-за вещей. Какая разница в каких туфлях ходить? Отношения же важнее? А так получается, что он, что она – оба злопамятны, друг другу вечно все припоминают.
– На базар или в магазин как отправишь, вечно купит не то. Картошку гнилую принес. Половина на мусорке.
– Ну, не было другой! – возмущается отец. – Ты сказала – купи. Я купил.
Недовольный отец уходит. Наверное, я его понимаю. Зачем лишний раз слушать критику? Любому она неприятна. Уясняю для себя, что никогда не буду мужа ругать за ошибки, унижать его. Наоборот, буду объяснять, что не так, за инициативу хвалить, просить его в следующий раз сделать чуть-чуть по-другому. Отношения надо беречь. Видно же, как ссоры всех отравляют.
– Вот так одна все на себе и тащу, – жалуется мама. – То сумки с магазинов, то уборку одна по дому. Все сама, все одна.
Если честно, не удивительно. В этом она точно виновата сама. И тут же не выдерживаю. Мне ее жаль. Мелькает мысль подняться, обнять, но сразу же пропадает. Ни к чему телячьи нежности, они ей все равно не понравятся. Толку от них – отстранится.
– Расскажи о себе, – тихо прошу. – Ведь папа не всегда был… таким? Зачем ты за него вышла замуж?
Хочу послушать ее откровения. Когда мы общаемся так, я чувствую близость, любовь. Закрываю на кухне дверь, несмотря на гул телевизора. Не хочу, чтобы нас слышал папа, так будет надежней вдвойне.
– Из дома побыстрее сбежала, – говорит мама и усмехается. – Дурочка… Мне нравилось, что у него двухкомнатная квартира в центре, а он сам сирота. Плохо, конечно, так говорить, но это правда. Думала, будет добиваться всего, наследство досталось
– Ты его любила тогда?
– Не знаю…
Мама пожимает плечами.
– Прицепился, как банный лист, не хотел отпускать. Примчался за мной на практику через всю страну и забрал. Так мы и поженились.
Свое разочарование мама уже не скрывает. Странные родители у меня. Мучают друг друга, но живут вместе. Только что и кричат о разводе, а до дела никак не доходит. Не верю… Совершенно не верю, что мама не была влюблена! Наверняка была! Просто ссорами, обидами, болью все чувства быстро остыли. Любовь лелеять надо, беречь. Каково постоянно прощать после всех оскорблений, ругательств? Осадок всё равно-то останется, чтобы при новой ссоре снова обо всём вспоминать.
– Почему ты из дома хотела сбежать?
– Родители у меня были строгие.
В небольшую паузу ее лицо озаряет улыбкой. Она кажется грустной, мама сейчас вспоминает.
– Вот и я не ласковая совсем. Не целую тебя, не обнимаю, – говорит она, будто оправдываясь. – Мама никогда меня не ласкала, не целовала. Может быть, я вся в нее получилась. Холодная.
Я молчу, продолжая катать кружочки под пельмени. Тесто получилось хорошим, тянется и не сходится резинкой обратно. Ее слова расставляют все точки над «i».
– Не переживай, – ободряю ее, так, по-взрослому. – Я тоже холодная выросла. Вся в тебя. Мне тоже не нравится сюсюкаться. Не вижу смысла.
Мама тихонько вздыхает.
– До сих пор помню. Мне было четырнадцать. Только вышла из дома с подружками, а навстречу родители. Тут же загнали домой, да еще не стесняясь так… Выразительно на словах. Мама еще подгоняла. Так было стыдно на улице!
– А загнали зачем?
– Не знаю. Они шли с гостей. Может, хотели, чтобы сидела с братьями. Сколько себя помню, мне всегда приходилось следить сначала за Женькой, потом за Егором. Ему я вообще вместо матери.
– А почему бабушка ими не занималась?
– А потому! Сейчас Егор себя как ведет? На работу съездить не может. Все боится, что у него голова закружится, и он в обморок упадет. Сидит дома, боится. Вот и бабушка такая была. Все как будто болела, пока я нянчилась с братьями вместо нее.
– Тяжело было?
– Обидно. Я ведь тоже хотела гулять вместе с подружками, радоваться жизни и юности.
Между нами возникло молчание.
Наверное, я хорошо понимаю все, о чем она говорит. Бабушка, и правда, холодная. Нет в ней того тепла, что заставит прижаться, прыгнуть к ней на колени, заглянуть в глаза, крепко обнять. Вот вроде бы она всегда добрая, всегда старается. Баловала меня постоянно. То оладушек нажарит, то перед Егором заступится, его игрушки для меня заберёт, то с кошкой даст поиграть, не ругается. А все не то. Веет от бабушки холодом. Жаловаться любит, все у нее вечно болит.