Счастливая
Шрифт:
— Да.
— Вы подошли к этому полицейскому?
— Нет, я не подходила к этому полицейскому.
— Вы направились к ближайшему таксофону и позвонили в полицию?
— Я пошла на филологический факультет, чтобы отпроситься с занятий, и позвонила маме.
— Вот как? Вы позвонили маме?
В его тоне сквозила издевка. Мне вспомнились предварительные слушания, когда его коллега Меджесто смаковал слова «джинсы „Кельвин Кляйн“». Моя мама, мои джинсы «Кельвин Кляйн». Вот что вменялось мне в вину.
— Да.
— Затем вы обратились
— Я позвонила маме, а потом позвонила знакомым, чтобы кто-нибудь проводил меня до общежития. Мне было очень страшно, но я знала, что по расписанию у меня семинар. Я никому не дозвонилась. Тогда я поднялась к Профессору и объяснила, почему не могу присутствовать. Отпросилась у него, пошла в библиотеку, чтобы найти там себе провожатого из числа моих знакомых, чтобы он довел меня до общежития и поехал со мной в полицию, а потом пришла в общежитие и позвонила одному знакомому художнику, чтобы он помог мне нарисовать портрет, но он мне не помог. Тогда я вызвала полицию; одновременно с полицейскими прибыли сотрудники службы безопасности Сиракьюсского университета.
— Вы не обратились в службу безопасности, чтобы вас сопроводили домой?
Я расплакалась. В чем еще я виновата?
— Простите, — извинилась я за свои слезы. — Туда можно обращаться после пяти или в ночные часы.
Я поискала глазами Гейл и увидела, что она внимательно смотрит на меня. Уже почти все, говорили ее глаза. Держись.
— Сколько времени прошло с того момента, как вы увидели его на Маршалл-стрит?
— Сорок пять — пятьдесят минут.
— Сорок пять — пятьдесят минут?
— Да.
— Скажите, с того момента по сегодняшний день вы не опознали мистера Мэдисона, верно?
— То есть опознала ли я его в вашем присутствии?
— Опознали ли вы его в ходе официальной процедуры как лицо, совершившее над вами акт насилия?
— В ходе официальной процедуры — нет, но сегодня опознала.
— Сегодня вы его опознали. Скольких чернокожих вы видите в этом зале?
Опасаясь подвоха, я проявила излишнюю поспешность. Истолковала его вопрос как «Скольких еще чернокожих помимо ответчика вы видите в этом зале?» И ответила:
— Ни одного.
Он хохотнул, с улыбкой повернулся к судье, а потом махнул рукой в сторону Мэдисона, сидящего со скучающим видом.
— Не видите ни одного? — с нажимом повторил Пэкетт, словно говоря: «Ну и тупица!»
— Я вижу в зале одного чернокожего помимо… помимо остальных присутствующих.
Он торжествующе осклабился. Мэдисон тоже. Почва уходила у меня из-под ног. Мне в вину ставился еще и цвет кожи насильника, и недостаточный процент представительства его расы в правоохранительных структурах города Сиракьюс, и даже отсутствие других чернокожих в зале суда.
— Помните, как вы давали показания об опознании перед большим жюри?
— Да, помню.
— Это было четвертого ноября, в тот же день, что и опознание?
— Да.
— Вы помните — смотрим шестнадцатую страницу протокола заседания большого жюри, десятая строка — «Какой
И опять я не понимала, что у него на уме. Я совершенно растерялась.
— В чем? В том, что номер пять — это правильный выбор? Ну да, я не была уверена, что номер пять — это правильный выбор.
— Вы, конечно же, не были также уверены и в том, что правильный выбор — это номер четыре, поскольку вы его не выбрали?
— Он на меня не смотрел. А я была очень испугана.
— Он на вас не смотрел?
Каждый слог его вопроса источал безжалостный сарказм.
— Не смотрел.
— Заметили ли вы какие-либо особые приметы у человека, который домогался вас восьмого мая, что-нибудь такое, о чем вы еще не сообщили суду: черты лица, шрамы, отметины и тому подобное — лицо, зубы, ногти, руки или что-то еще?
— Нет, ничего особенного.
Мне хотелось только одного — чтобы это скорей закончилось.
— Вы сказали, что, войдя в парк, посмотрели на свои наручные часы, это так?
— Да.
— Который был час?
— Двенадцать.
— А придя в общежитие, вы тоже посмотрели на часы?
— Нет, не посмотрела. Но я… очень хорошо знала, который час, потому что вокруг были полицейские… но, возможно, и на часы посмотрела: когда я добралась до общежития, было два пятнадцать.
— Когда вы добрались до общежития, было два пятнадцать? После вашего возвращения в общежитие была вызвана полиция?
— Да.
— Когда вы вернулись в общежитие в два пятнадцать, полиция еще не была вызвана?
— Верно.
— Полиция приехала через какое-то время?
— Да. Сразу же после того, как я вернулась в общежитие.
Он меня окончательно измотал. Впечатление было гнетущим: как я ни старалась, последнее слово всякий раз оставалось за ним.
— Продолжим. Согласно вашему официальному заявлению, тот человек вас целовал; это правда?
— Да.
— Один раз, дважды или много раз?
Я хорошо видела Пэкетта. За его спиной сидел Мэдисон, который оживился, услышав такой вопрос. Эти двое могли взять меня голыми руками.
— Раз или два — стоя, а потом, когда он повалил меня на землю, еще несколько раз. Да, он меня целовал.
У меня по щекам катились слезы; губы дрожали. Осушить глаза не было никакой возможности — бумажный носовой платок насквозь пропитался потом.
Пэкетт знал, что сломил меня, и тем удовлетворился. А слезы — это уже был явный перебор.
— Позвольте мне на минутку прерваться, ваша честь.
— Не возражаю, — сказал Горман.
У стола защиты Пэкетт посовещался с Мэдисоном, полистал свой желтый адвокатский блокнот, перебрал папки.