Счастливчики

Кортасар Хулио

Таксист, улыбчивый парень, обернулся, ожидая указаний.

— Ладно, — сказал Лопес. — Поехали в «Лондон». Угол Перу и Авениды.

Примечание

Этот роман был начат в надежде соорудить некую ширму, чтобы надежно отгородиться

от общительности, обуревавшей пассажиров третьего класса на пароходе «Клод Бернар» (туда) и «Конт Гранд» (обратно). Вполне вероятно, что читатель возьмет эту книгу с подобными же намерениями, так как книги по-прежнему остаются единственным убежищем, где пока еще можно чувствовать себя спокойно, и я полагаю справедливым отметить столь родственное совпадение в искусстве бегства от действительности.

И еще я хотел сказать вам, на всякий случай, что не было у меня поползновений аллегорического характера и тем более — этического. Если к концу повествования кто-то вдруг увидит в персонаже себя, а другой робко придет к заключению, что это существующий порядок принуждает его быть таким, то это не более чем повседневные диалектические игры, которые любой может наблюдать вокруг себя или же в зеркале ванной комнаты, не придавая увиденному трансцендентального характера.

Монологи Персио смутили некоторых друзей, которым нравится получать удовольствие впрямую, без лишних выкрутасов. На их возмущение могу лишь ответить, что они были навязаны мне повествованием и в том порядке, в каком идут в книге, как некий способ высшего видения того, что затевалось или шло к развязке на борту судна. Его рассуждения восходят к другим измерениям, или, проще говоря, метят в другую цель. Вот так, играя в «лягушку», бывает, забрасываешь биту четыре раза точно в цель, а на пятый она улетает

на крышу; однако это не причина, чтобы… Вот оно: не причина. Поскольку именно пятый бросок, возможно, венчает игру совсем в иных, невидимых глазу параметрах, и Персио может повторить строчки, которые, я полагаю, принадлежат некоему испанскому анониму: «Никто битой не попал, / А я сразу цель достал».

И последнее: подозреваю, что эта книга приведет в замешательство тех читателей, кто полагается на своих любимых писателей, подразумевая под этим желание и чуть ли ни приказ следовать проторенным путем, а не нести всяческую околесицу. И первым в замешательство пришел я сам, потому что начал писать, отталкиваясь от основных событий, которые диктовали мне совсем другое, а потом — что приводило меня в изумление и крайне забавляло — роман стал раскручиваться сам по себе, и я вынужден был следовать за событиями, став первым читателем эпизодов, которые, я и думать не думал, что могут произойти на судне компании «Маджента Стар». Кто бы мог сказать, что Мохнатый, который не был мне поначалу особенно симпатичен, к концу так возвеличится? Я уж не говорю о том, что у меня произошло с Лусио, потому что я любил Лусио… А впрочем, не будем об этом, подобное случалось и с Сервантесом, и случается со всеми, кто пишет, не сковывая себя схемой, и оставляет открытой дверь, чтобы в нее входил воздух улицы и даже чистый свет космических пространств, как не преминул бы добавить доктор Рестелли.