Счастливка

Дубровин Евгений Пантелеевич

– Так, значит, до завтра. – Инна протянула руку. – Теперь вы от меня не отделаетесь. Я, как призрак, буду являться к вам каждую ночь. Давайте знаете что? Давайте завтра будем гулять всю ночь. Уйдем далеко-далеко, аж до самого Крыма. Возьмем эту вашу бутыль, будем идти, пить вино и разговаривать.

– Бутыль тяжелая.

– А вы привяжите ее за спину. – Инна рассмеялась. – Договорились?

– Договорились. Только я боюсь, это дело может и впрямь кончиться сельсоветом.

– Вы уже испугались? Дайте я вас поцелую. Ведь, если кому рассказать,

все равно не поверят, что мы не целовались. Пробродили всю ночь, и ни одна из сторон не проявила ни малейшей инициативы… Пусть инициатива будет за мной.

* * *

К рассвету стало совсем холодно. С моря шли темные тучи и тянуло снежной свежестью. Наверно, где-то выпал град. Клементьев решил перебраться в палатку. Он перенес постель, бутыль, одежду и, посвечивая себе фонариком, начал стелиться, как вдруг его внимание привлек листок бумаги, вставленный в кармашек палатки. Сверху крупно карандашом было написано: «ОТЕЦ»

Предчувствуя недоброе, Клементьев вынул листок и быстро пробежал его содержание. Это писал Лапушка. Вот что было в листке:

«ОТЕЦ!

Я больше так не могу. Мне скучно, мне с вами не интересно. Наверно, это очень обидно, то, что я пишу. Вы должны понять, почему я ухожу. Я ухожу не потому, что ищу какой-то легкой жизни. Скорее наоборот. Я был в семье не человеком, игрушкой, которую надо красиво одевать, на которую приятно смотреть. Мне это надоело. Мне надоели ваши разговоры: сколько я себя помню, они только о деньгах и вещах. Я много передумал за эти дни…

Я попробую найти дело, которое мне будет интересно.

Не ищите меня. Я вам напишу, когда все как-то определится».

Подписи не было. Клементьев свернул листок вчетверо, положил в карман и вышел из палатки. Чувствовалось приближение рассвета, но еще было совсем темно. Моросил мелкий дождик, и ракушечник глухо шумел.

«Ах, журавленок… – подумал Клементьев. – Журавленок неразумный…»

Клементьев постоял немного, вслушиваясь в дождь. Где-то сейчас в темноте, засунув руки в карманы и сгорбившись, шагал Лапушка. Дождь стекал по его волосам за шиворот, мокрые плечи пиджака обвисли… Конечно, он идет пешком, у него нет ни копейки денег… Ах, неразумный журавленок, выпорхнул из гнезда на неокрепших крыльях… Это он, Клементьев, виноват, он – вожак маленькой журавлиной стаи… Когда на корову не хватило денег, отец молча снял сапоги, а сам пошел босой впереди семьи. Он научил их трудиться, научил любить жизнь. Почему Клементьев не подумал об этом раньше?

Клементьев подошел к машине и осторожно открыл ключом дверцу в изголовье жены. Жена всегда спала крепко, не просыпаясь ни разу за ночь, и поэтому Клементьев очень удивился, когда увидел, что она лежит на спине с раскрытыми глазами.

– Почему ты не спишь?

– Думаю…

– О чем?

– О тебе, о себе. Ты знаешь, а жизнь-то все-таки у нас не получилась.

– Вот еще! Откуда ты взяла?

– Так… Все у нас есть: и квартира,

и вещи, и машина, а семьи нет. И никому моя красота оказалась не нужна…

– Ну что ты в самом деле… Мне нужна…

– Нет, тебе не красота нужна. Тебе надо совсем другую женщину.

– Так в чем же дело? Еще не поздно…

– Как не поздно? Поздно… Я-то уже отцвела…

Жена перевернулась на бок и заплакала.

– И спишь ты теперь один… Как будто тебе со мной противно рядом…

– Ты же знаешь, я люблю на свежем воздухе.

– А я, думаешь, не люблю на свежем воздухе? Ты никогда со мной не считался. Мы ни о чем, кроме еды и вещей, не говорили. И сына не смогли воспитать правильно. Вырос неудалый какой-то…

Клементьев погладил жену по голове.

– Все еще поправимо. Главное понять… У тебя горячий лоб. Ты заболела?

– Живот что-то болит…

– Живот? Ты ела на ночь?

– Консервы. И молока попила. Слабость какая-то и резь в животе. Может быть, это от консервов?

– Ты не волнуйся. Возможно, это от перемены воды. Вода здесь с морскими солями. Но все-таки надо показаться врачу. Собирай постель, мы поедем в «скорую».

– Может, пройдет… А вдруг Лапушка вернется, а нас нет.

– Мы должны его встретить по дороге.

– Почему ты так уверен? Ты что-то знаешь?

– Ничего…

– Ты говоришь непонятное… Мне совсем плохо, дорогой…

– Потерпи немного.

– Дождь идет?

– Да.

– Как же мы поедем по дождю?

– Здесь везде ракушечник. От дождя он становится даже плотнее. А потом асфальт. Тебе не лучше?

– Нет…

– Приподнимись, я поставлю сиденья.

– Подожди… немного… пять минут… давай поговорим… Может, я умру… и не успеем…

– Вот еще. С чего ты взяла? Сейчас приедем в больницу, тебе промоют желудок, и все будет в порядке. Ты, наверно, отравилась консервами. На солнце жесть быстро окисляется. Ты долго их держала на солнце?

– Сядь со мною…

– А может быть, это от воды. Точно от воды. Слишком близко к поверхности море.

– Сядь, я расскажу тебе свою жизнь…

– Свою жизнь? – удивился Клементьев – До замужества? Ты уже ее мне рассказывала. И почему именно сейчас?

– Сядь же, ты промокнешь…

Стараясь не потревожить жену, Клементьев осторожно поднял водительское кресло и сел за руль. Потом он прикрыл дверцу. Сразу исчезли все шорохи ночи, шум дождя стал неестественным: на стекле он был звонким, стеклянным, на крыше глухим, железным.

– Нет, не до замужества. С тобой…

– Вот еще… Что на тебя нашло сегодня?

– Просто я представила, что эта ночь будет последней, и испугалась, что ты так ничего и не узнаешь…

– Что я должен узнать?..

– Ты приходил всегда в одиннадцать…

– Разве я могу бросить завод, пока не наладится вторая смена?

– Правильно, ты всегда много работал, поэтому и достиг такого положения, Уходил ты в семь..

– Хорош я был бы директор, если бы завод начинал работу без меня.