Счастливые люди
Шрифт:
Нет больше Додика, никто не ерошит волосы, никто не вздыхает.
Азохн вей, отче, – отчетливо произношу я, поглядывая наверх. Хороший ты замутил проект. Но кто взымает долги в канун шабата, я спрашиваю? В канун песаха, накануне Рош-а-шана 1 ? Кто обрывает веселье в Хануку и в Пурим?
У тебя светлая голова, Отче.
Смотри. Костяшку сюда, костяшку туда. Мы в расчете.
Если что, обращайся к Додику, он все объяснит
1
Еврейский
Конфетница из Еревана
Я вам расскажу про застревание.
Кажется, это болезнь. Симтомы ее то утихают, то обостряются, но окончательного исцеления не существует.
Однажды мы с братом покупали подарок.
Дело было давно, в прекрасном юношестве (моем) и подростковости (его).
Собственно говоря, конфетницу мы покупать не собирались. Метались между дипломатом из кожзаменителя и еще кучей замечательных, столь же необходимых, сколько бесполезных предметов
Дело, как я уже заметила, было давно, в Ереване, куда мы в то лето отправились вдвоем, – всю степень ответственности несла я, как старшая и разумная, и вот, накануне возвращения, мы вознамерились осчастливить родителей подарком – сувениром из Армении.
Времени было в обрез, – мы это событие, как это водится, затянули, и потому бестолково, хотя и не без некоторой увлеченности толклись у прилавка, останавливаясь то на одном, то на другом экспонате.
Отчего-то нам ужасно хотелось порадовать папу. Что-то из Армении. Папе как армянину это будет приятно. Допустим, дипломат. Ему это будет приятно вдвойне, – как армянину и как преподавателю. Новый дипломат из Еревана. Как обрадуется, должно быть, папа нашему подарку, такому оригинальному, выбранному с душой и вниманием.
Не знаю, в какой момент произошло переключение, но в поле нашего зрения внезапно оказалась серебряная конфетница. Кажется, там еще были ложечки, разумеется, тоже серебряные. Тут уже должна была обрадоваться мама. Как женщина, хозяйка дома и жена армянина, – поскольку ложечки и конфетница выполнены были все же армянскими умельцами. Очень тонкая работа, я вам доложу.
Денег было в обрез, мы медлили. Раскрывали и закрывали дипломат, щелкали замками, проверяя их надежность, гладили обшивку и вновь возвращались к серебряной утвари.
Нет, все-таки, конфетница прекрасна! Она украсит любой дом. Будет служить вечно. В ней будут лежать конфеты. Такой заманчивой россыпью, – дорогие шоколадные конфеты, которые в нашем доме никогда не задерживались, я, признаться, всегда тихо поражалась домам и семьям, в которых нетронутые сласти лежат себе в какой-нибудь хрустальной вазочке, и никому даже в голову не придет…
Но я отвлеклась.
Отмечу достоинство и сдержанность продавца – а это был мужчина, армянский мужчина с пылающими гневными глазами, – он молча доставал и опять ставил на место то конфетницу, то дипломат, – отвечал на наши вопросы – не теряя достоинства – по-русски, – наблюдал (издалека), как мы шушукаемся, спорим, сомневаемся, убеждаем друг друга, вздыхаем, перебираем мятые рубли, уходим, опять возвращаемся
Все это продолжалось час, другой, третий…
В горле пересохло, был месяц август, тяжелая ереванская жара.
В те времена кондиционеры были неслыханной редкостью, мы обливались потом,
Конфетница, дипломат, ложечки, бумажник, запонки, галстук, набор кухонных ножей, – в глазах рябило, двоилось и искрило, казалось, мы очутились в каком-то коcмическом рукаве, – время там текло по иным законам, – измученный продавец не сдавал позиций, – во взгляде его иногда отсвечивало….что-то такое… некая доля… не то чтобы презрения… не то чтобы опаски… так смотрят на сумасшедших, на безнадежных, на…
Опомнились мы перед самым закрытием.
Еще раз пересчитали наличность.
Хватило и на дипломат, и на конфетницу, которая и по сей день украшает наш дом, – она и правда, очень красивая, особенно, когда заполнена конфетами, – самыми разными, и шоколадными в том числе, которые лежат себе и лежат, потому что сколько шоколада может съесть взрослый человек, я вас спрашиваю, сколько
Праздник
Недавно пришлось пройти по той же унылой дорожке, по которой ежедневно ходила в школу. Какое же это несусветное счастье – знать, что тебе туда не надо! Унылые казенные дома с закомплексованными истеричками-училками. Детям, конечно же, и там удается урвать немного радости.
Чем больше несвободы, тем оглушительней и желанней освобождение. Что тоже, конечно же, еще одна иллюзия. Казенные дома, окруженные пустотой. Школа, прачечная, комбинат химволокна. Вырвавшись на свободу, жмешься к стене, чтобы не снесло волной проносящейся мимо жизни. Иллюзия стен – весьма иллюзорная защита от житейских передряг, иллюзия несокрушимости семьи, оплота и очага, иллюзия вечной любви, лета, юности, жизни.
А все-таки был праздник, был. Приправленный горечью, но был. Как буйно цвели астры, как сладко поскрипывал пенал, как долго тянулся урок. Как медленно ползла часовая стрелка
Дядя Миша
– Я посланник небес, – немолодой мужчина в широченных брюках и светлом плаще, пристально смотрел на меня сквозь толстые мутные стекла старомодных очков.
За стеклами угадывались крошечные беспокойные зрачки. В тот день шел дождь, не дождь даже, а мелкая мокрая взвесь летела из-за угла, – поддувал неуютный ноябрьский ветер, и вид у посланника был совсем невеселый.
– Я посланник небес, – повторил мужчина и сильно качнулся. Хорошо, что рядом стоял перевернутый ящик, – крякнув, посланник плавно опустился и уронил голову на колени. Сквозь давно немытые пряди редких волос проступала младенческая кожа.
Мне стало страшно.
Михаил Аркадьевич, – пролепетала я и коснулась заляпанного грязью рукава.
Нет, мы и раньше подозревали, что с учителем моим не все ладно, – он часто опаздывал и переносил занятия, и, собственно, успехи мои на музыкальном поприще оставляли желать лучшего, – дальше убогих песенок и корявых гамм дело не шло.
Начнем по порядку.
Все началось с того, что к нам пожаловали проверяющие из музыкальной школы номер шесть.