Счастливый доллар

Лесина Екатерина

– А я вот, в гости заехал, – Семен вдруг понял, что ему снова пятнадцать и он прячется в деревне от родителей и тренера, который записал Семена на городские соревнования. Тренер продолжал верить, будто из Семена что-то получится, а Семен точно знал – проиграет. Он всегда проигрывал, и не потому, что был слабее, просто… просто не хватало в нем чего-то.

Бабка вздохнула.

– Ну я ведь поехал тогда! И выступил. И…

И увидел в глазах соперника злость и жажду победить. И растерялся.

Отступил. Снова выполз из круга и из зала. И по городу бродил до ночи, сам себя жалея. А на следующий день заявил родителям, что со спортом завязано.

Они согласились.

Потом Семен узнал, что тренер с ними разговаривал. И отказался от Семена. Почему-то это знание ранило. Хотя какая разница, кто первым ушел?

Никакой.

У бабки брови сходятся над переносицей, три подбородка подбираются, и губы кривятся, как тогда, когда он говорил, что учеба не по нраву. Не его это – юриспруденция. Но в лицо глянул и смирился. И даже учился, корпел над книгами, впихивая в себя знание, как ребенком впихивал манную кашу. И так же не лезло.

– Я ведь закончил! Доучился!

Бабка вздохнула и достала из кармана очки. В черной оправе, с покатыми линзами и перемотанной нитками дужкой, они постоянно терялись и находились в самых неожиданных местах. Однажды Семен ненароком сел на очки. Потом чинил. И новые привез, а она все равно старые носила.

– И работал. Честно работал! Как умел.

Умел, правда, фигово. Ну так сразу же было понятно, что не его это дело, но куда отступать? Некуда.

– Жениться тебе надо, – сказала бабка.

– На ком?

– А хоть бы на Таньке. Почему бросил? Хорошая девка.

– Это она меня!

Не оправдывайся, Семен, не поверят. Скажут, что нормального мужика баба не бросит, и тем самым подтвердят, что в тебе снова чего-то не хватает. А не хватало Таньке многого – денег, внимания, его, Семена, хорошего настроения. Перспектив. Квартиры. Отдыха летнего нормального, а не в деревне…

Агнешка вот не такая.

Бабка хитро улыбнулась и погрозила пальцем. И сон окончательно потерял смысл.

На этот раз Антошка трубку взял, и речь его была вполне внятной. Выслушал Варенькин лепет. Буркнул:

– Приходи.

Трубку повесил.

На этот раз убегать Варенька не стала: просто рявкнула на стражу и пригрозилась уволить. А те, видимо, почуяв перемены, испугались или сделали вид, что боятся.

Ехала на такси. Бросила за два квартала. Потом шла пешком, петляя, как заяц на поле. Ловила в витринах отражения, искала хвост и расстроилась даже, не найдя. И успокоилась, притворив за собой дверь. Антошка – и вправду трезвый – закрыл на несколько замков и указал на топчан.

– Девку мы спрятали. Пусть помаринуется,

тогда и порасспросим. – Антошка сел на складной стульчик и принялся перебирать кисти. Взгляд его был задумчив и рассеян. Уже, видать, готовился расспрашивать. – И вот еще что. По ходу твой Олежка и вправду свалить планировал.

На колени Варенькины плюхнулся конверт, в котором лежала пара билетов до Калининграда, два паспорта. Паспорта были поддельные, а билеты настоящие.

Варенька их сама заказывала.

– А самое поганое – счета-то он обнулил. Наши счета.

– Что? – следует изобразить удивление. И возмущение. И страх. Варенька изобразит, она долго тренировалась.

– То, – передразнил Антошка. – А ты не глянула, да?

– Но… но это невозможно! Без меня, без… – Варенька замолчала, наткнувшись на снулый Антошкин взгляд. Ее буквально передернуло. Лучше бы он по-прежнему пьянствовал или кололся, тогда он по крайней мере на человека похож.

– Именно. Без тебя невозможно. А значит, что?

– Ничего! Он подделал. Или взятку дал. Он своими людьми оброс, и я говорила! Предупреждала!

– Предупреждала, – согласился Антошка. – Только все равно недоглядела.

Это вы проглядели, прохлопали и теперь виноватого ищете. Ищите.

Антошка, достав из кармана грязной жилетки ножик, принялся ковырять им ногти, вытаскивая синюю и красную стружку. Его глаза – рыбьи, снулые – пристально следили за Варенькой.

– Маринка. Она будет знать. Даже не так. Она не может не знать! С кем он сбежать собирался? С нею! Следовательно, что?

– Что?

– Следовательно, ради нее и затевался цирк. А где любовь до гроба, там и доверие…

Антошка выразительно хмыкнул и, сунув палец в рот, принялся обгрызать заусенцы. Зубы щелкали громко, как клещи. Щелк-щелк. Хрусть-хрусть. Пальчики в клещах. Кожу раздирают, мышцы рвут, косточки разгрызают.

Нет! Не думать. Не вспоминать. Раньше как-то спокойнее воспринималось.

А потому, что раньше ломали не Вареньке.

– Займись ею, слышишь? – она подскочила и ткнула Антошку в спину. – Хорошенько займись. Вытряхни из этой твари душу! Пусть рассказывает, где деньги. Слышишь меня?

Антошка кивнул.

Спросит. Ничего не узнает. И что тогда?

Тогда нужен будет виноватый. Надо спешить. Она ведь все спланировала, а значит, неудача невозможна. Всего-навсего ударить первой, а уже потом…

– Антошенька, а ты уверен, что деньги действительно ушли? Или тебе сказали, что они ушли?

Уже не слышит. Антошкин взгляд равнодушен, будто бы даже не на Вареньку устремлен. А куда? В угол? Пустая рама и рядом, закрепленный на самодельной подставке-треноге холст. Белый-белый, как снег…