Щебечущая машина
Шрифт:
Тем не менее не все согласны с дофаминовой теорией. Марк Льюис, нейробиолог и бывший героиновый наркоман, весьма трогательно описал, как ему удалось избавиться от пагубного пристрастия, чем несказанно помог развитию изучения зависимости. В своей книге «Биология желания» он утверждает, что быть зависимым – не значит принимать то или иное вещество. Зависимость – это «мотивированное повторение» [10] мысли или поведения. Изначальной мотивацией может быть перспектива ощущения кайфа или желание избавиться от депрессии. Но по мере частого повторения этого действия такое поведение приобретает свою собственную мотивацию.
10
Марк
Такое возможно, говорит Льюис, в силу принципа работы нашего мозга. Миллиарды миллиардов нервных клеток, которые отвечают за мысли и эмоции, претерпевают постоянные изменения. Одни клетки умирают, появляются новые. С практикой одни синапсы становятся более эффективными, позволяя улучшать связи, другие – нет. Повторяя одну и ту же мысль или модель поведения, мы даем возможность одним синапсам и связанным с ними клеткам развиваться, в то время как неиспользуемые клетки отмирают или теряют эффективность. Мы меняем «нейронные взаимосвязи», «нейронную сеть» желаний. Чем чаще мы повторяем действие, тем сильнее мы приучаем мозг к последующим повторениям. Мы создаем поле внимания. Как говорит Льюис, «что возбуждается вместе, то становится взаимосвязанным».
С другой точки зрения, с точки зрения смысла, можно сказать, что зависимость – это искаженная форма любви. Это безрассудное пристрастие к чему бы то ни было, что постепенно все больше и больше завладевает нашим разумом. Оно накладывает вето на другие увлечения, желания и мечты. Оно завладевает вниманием, когда внимание обусловливается экономическим дефицитом. Оно узурпирует нашу оригинальность, когда целью в жизни становится иметь доступ к объекту, оставаться к нему как можно ближе. Для Щебечущей машины это хорошо: мы продолжаем писать. В экономике внимания зависимость – это не столько кнут, сколько режим производства.
Все, что настолько захватывает наше внимание, должно быть объектом безудержных фантазий. Например, в художественной литературе о наркоманах наркотики представлены как магические, сказочные объекты, создающие все из ничего, игнорирующие законы физики. Или так кажется на первый взгляд. Знаменитая «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум» [11] Томаса Де Квинси, к примеру, отличается от других книг своей утопической атмосферой. После первой дозы он открыл для себя «секрет счастья», «взлет души из самых глубин», «бездну божественного наслаждения», «апокалипсис внутреннего мира», восторг, который «можно было закупорить в бутылке и носить с собой». Он открыл для себя волшебные бобы, гуся, несущего золотые яйца, лен, вплетенный в золото – изобилие эмоций. Подарок, сравнимый разве что с неизмеримым блаженством, в погоне за которым мистики всех конфессий прошли через невероятные физические и душевные страдания.
11
Томас Де Квинси. Исповедь англичанина, любителя опиума. Пальмира, 2019. Перевод С. Сухарева
Но как только действие наркотика ослабевает, фантазии мрачнеют. Когда католический мистик и поэт Фрэнсис Томпсон воспевал «Мак», источник своих «увядших фантазий», он будто бы превратился в бесталанную шелуху для магического вещества:
Сонный цветок клонит голову в рожь,
Голова его полна фантазий, как колосья ржи хлебом.
[. .]
Я склоняю меж них свою никчемную голову,
Я даю лишь фантазии, а они дают хлеб.
[. .]
Любовь! Я падаю в лапы Времени:
Но живет в этой лиственной рифме
Все, что ценит мой мир —
Мои увядшие фантазии, мои увядшие
Голова, истинный источник его фантазий, словно цветок, стала «никчемным», повядшим коконом для опиума. Он доверил оставшуюся творческую силу наркотику. Наркоманы склонны фетишизировать объекты своего пристрастия. Они приписывают им могущество и огромную власть, которой те не обладают. В то же самое время они нищают как личности: наркоман настолько же беден, насколько богат объект его вожделения.
Судя по всему, Щебечущая машина обладает похожими магическими свойствами. Технология никогда не была просто технологией. Это всегда мир глубоких эмоциональных привязанностей. Щебечущая машина обещает нам безлимитный доступ ко всему, позволяет возвыситься над простыми смертными. Именно так телекоммуникационная компания MCI продавала двадцать лет назад интернет. Люди могли обмениваться мыслями. Больше нет ни расовых, ни гендерных, ни возрастных, ни физических различий. «Есть только мысли, – с придыханием повторял рекламный ролик. – Утопия? Нет… Интернет. Там, где раскрываются мысли, двери и жизни». Это был цифровой клинтонизм, нечто вроде тонкого либерального утопизма. Находясь в слабой тени величия опиатов, он обещал изобилие бытия, вечное бессмертие, многогранную пластичность, выходящую за пределы смертного тела. И называлось это изобилие сетевым взаимодействием – поистине волшебная субстанция.
Социальные платформы – концентрированное выражение этой идеи, они превратили ее в бизнес-модель и смысл жизни. Первая видеореклама Facebook напоминала нам, что вселенная «огромна и таинственна и заставляет задуматься, а одни ли мы в этом мире». Устанавливая связи, говорила реклама, «мы напоминаем себе, что не одиноки». Взаимосвязь – основа «великой нации», «нужна людям, чтобы иметь свое место в мире». Косвенно возможности интернета могли бы позволить платформам стать строителями нации. С появлением Twitter– революций та же самая волшебная субстанция должна была подавить старые режимы и привести к демократическому перевороту.
Но, как замечает Брюс Стерлинг, фантаст, пишущий в стиле киберпанк, связь – это не обязательно символ богатства и изобилия. В каком-то смысле бедняки еще больше должны ценить связь. Речь сейчас не о старом классическом стереотипе, будто «бедняки любят свои сотовые телефоны»: даже влиятельные круги не откажутся от тех возможностей, которые предлагают смартфоны и социальные медиа. Просто сильные мира сего по-другому взаимодействуют с машиной. Но любая культура, где настолько высоко ценится связь, должно быть, настолько же бедна в своей общественной жизни, насколько подавлена культура, одержимая счастьем. То, что Брюс Александер называет состоянием постоянного «психосоциального расстройства» в позднем капитализме, где жизнь подчиняется законам рынка и конкуренции и создает условия для роста показателей зависимости. Словно на смену социальным отношениям, разрушенным турбулентностью капитализма, пришли отношения аддиктивные.
Природа такой социальной нищеты просматривается в ситуации, типичной для человека, подсевшего на соцсети. Зачастую мы берем в руки смартфон, чтобы избежать той или иной социальной ситуации, при этом в реальности оставаясь в этой самой ситуации. Будто бы мы одиноки, но в то же самое время боимся близости. Мы придумываем, как имитировать заинтересованность в беседе, не отрываясь от телефона – для этого даже есть специальное слово «фаббинг». Мы испытываем эту странно отстраненную «равномерную бездистанционность», как говорит Кристофер Боллас. Мы, словно «умные» устройства, становимся узлами сети, обычными каналами передачи фрагментов информации. Мы дополняем планшет или смартфон так же, как они дополняют нас. Разочаровавшись в отношениях с людьми, мы выбираем машину.