Щенки Земли
Шрифт:
Он, казалось, вкладывал какой-то особенный смысл в это заявление, и я глубокомысленно кивнул. Получив одобрение, капитан продолжал:
— Электричество — самый могущественный слуга человека. Оно — открытая дверь в завтра. Это еще одна лампа Аладдина. Я люблю электричество, и электричество любит меня.
— Замечательно. Я тоже его люблю. Но кто здесь электрик — человек, который может открывать двери? Я хочу закончить инспекцию с ним.
— У нас нет электрика — в прямом смысле. Есть унтер-офицер Палмино — он у нас делает подобные вещи, на любительском уровне. В нем самом нет ничего изысканного, понимаете,
— Позвольте мне взглянуть на щит управления замками камер и пришлите сюда Палмино. А сами тем временем приведите в порядок вашу бухгалтерию.
Фрэнгл сжал мою руку в безмолвной признательности. У него не было нужды в речах — он просто сунул мне пять стодолларовых банкнот. Я положил взятку в карман, и глаза капитана Фрэнгла наполнились слезами.
У человека, который вошел в радиобудку, были темные волосы, но такие грязные и засаленные, что голова выглядела деталью какой-то машины. Смуглая кожа лица была изуродована десятилетиями не оставлявших его в покое прыщей, а узкие глаза, увеличенные толстыми стеклами очков, поблескивали гнойными выделениями. Он был небольшого роста, чрезмерно тучен; пропорции его тела наводили на мысль об уродстве. Короче говоря, он в точности соответствовал моему представлению о настоящем Динго.
Этот Динго щеголевато отдал честь:
— Майор Джонс? Унтер-офицер Палмино прибыл по вашему приказанию, сэр.
Я изобразил то, что, по моему мнению, должно было выглядеть ответным приветствием, но побоялся отвечать. Как офицер должен обращаться к унтер-офицеру? Существует масса неведомых мне уставных правил. Я докопался лишь до малой их толики, по кусочкам собирая воедино опыт общения с Фрэнглом и смутно всплывавшие в памяти романы о военных и фильмы фон Штрохейма. Маска сползала…
— Хорошо, Палмино, — ответил я наконец, отворачиваясь от него и пытаясь продемонстрировать рассеянность. — Я хочу, чтобы были открыты все тюремные блоки. А затем и сами камеры. Для проверки. Немедленно. — Не оборачиваясь, я направился к выходу.
— Боюсь, это невозможно, майор Джонс. Они открываются поочередно. Такова СОП. — Затем, словно насмехаясь, он добавил: — Стандартная операционная процедура, вы ведь знаете.
— Мои приказы выше стандартных процедур, Палмино. Вы должны подчиняться моим приказам.
Динго громко рассмеялся:
— Я так не думаю, сэр. Насколько я могу судить, сэр, подчиняться придется вам. — Палмино вытащил пистолет из ящика стола и направил его концом с дыркой на меня.
Не осталось сомнения — занавес опустился. Маски больше нет.
— Каким образом…
— По десятку признаков, сэр, — не меньше. Хотя меня по-настоящему восхищает то, как вы их оседлали. Теперь с моей помощью скакать станет легче.
— С вашей помощью?
— Не перебивайте меня, сэр, — смиренным голосом скомандовал он. — Я как раз собирался поведать вам, как я до всего этого докопался. Во-первых, поступило радиосообщение о любимце, сбежавшем из самолета, который направлялся из Дулута в Сент-Пол. (Так, подумал я, вот где будет Жюли!) Говорилось также, что последний раз этого любимца видели одетым в майорскую шинель. Это послужило мне отправной точкой, сэр. Сообщение пришло через пару секунд после вашего приземления. Все стало ясно как дважды два.
— Вы сказали, что готовы помочь мне?
— А потом я заметил
— У меня есть деньги, если это то, чего вы хотите…
— И наконец, когда я вошел сюда, я назвал вас майором Джонсом, если помните. А ожидали здесь майора Уорсингтона. Когда вы не возмутились на обращение Джонс, все стало на свои места. Как при сборке ажурной пилы. Меня как озарило.
— Пятьсот долларов?
— Вы не слушаете! Все вы, любимцы, одинаковы — снобы. Вы думаете, что вы лучше нас, а на самом деле не стоите даже пуль, которыми вас убивают. Если бы мне не была нужна ваша помощь, я бы… Я бы заставил вас пожить некоторое время в моей шкуре. Тогда бы вы поняли! — В глазах Палмино появилось еще больше слизи; пистолет затрясся в его руке.
— Чего же вы от меня хотите? Конкретно, так сказать.
— Я хочу стать любимцем.
— Я уверен, мы все хотим этого. Все тринадцать тысяч. Но Господа ушли. Они нас бросили.
— Они вернутся. Мы дождемся их. Прямо здесь.
— Для вас это подходит, но у меня шаткое положение. Когда прибудет настоящий майор Уорсингтон…
— Мы устроим ему пышные похороны. Моусли тоже. Мне никогда не нравился этот ублюдок Моусли. И Фрэнгл — вы ведь уже едва не набросились на Фрэнгла. О, мы здорово повеселимся, сэр, только надо немного подождать, уж вы мне поверьте. В этих камерах около пяти тысяч пре-крас-ных сучек, сэр. Пять тысяч, черт побери!
— Палмино, у вас неправильное представление о том, что значит быть любимцем. Я принимаю ваше сотрудничество, но ни один Господин не потерпит того, что у вас на уме.
— Да? Приняв меня, они могут изменить мой характер. Я не буду возражать. Вероятно, после этого я стану нравиться себе гораздо больше. Они могут вылечить мои прыщи и сделать пониже голос. Они могут дать мне нормальное зрение и до краев наполнить мой организм гормонами и прочими приятными вещами. Я готов. Но и отказывать себе в удовольствии я не намерен.
— Мне необходимо время, чтобы подумать. Одному.
— У вас пятнадцать минут. Но помните — если вы не со мной, значит, против меня. В последнем случае капитан Фрэнгл узнает все о майоре Джонсе. Подумайте об этом — но и не помышляйте поступить со мной как с Моусли. Я уже сообщил четверым охранникам — моим друзьям, — откуда дует ветер. И я не намерен извещать вас, кто эти четверо. Так что вперед — думайте.
Я отправился в квартиру Моусли. Окно над кроватью решеткой не забрано и находится в ничтожных пяти метрах от земли. Никто не заметил бы меня, потому что охранники по-прежнему стояли «смирно» во дворе. Пробежать огородами и снова схорониться в брошенном фермерском доме труда бы не составило. Там я придумал бы, как добраться до Сент-Пола и Жюли Дарлинг. Чего я, в конце концов, могу ожидать от освобождения этих тысяч заключенных? От чего и куда им бежать? Зачем рисковать их жизнями? Возвращение Господ, о котором говорил Палмино, — их единственная надежда, а тюремные стены Господам не помеха.