Щербатый талер
Шрифт:
— А что сказал завуч?
— Зайти к нему. Придется раньше встать, и по дороге на вокзал зайдем в школу.
Довольная, что так легко ей все обошлось, Оксана смотрела в большем комнате телевизор. А отец еще долго курил на кухне. Он вспоминал свою бывшую жену, Оксанину мать: как жил с ней, как потом развелся… Несмотря ни на что, он упоминал ее с любовью, с благодарностью за то, что оставила ему дочь — эту выдумщицу, шкодницу, непослушную и вместе с тем все равно самую лучшую в мире, самую любимую девочку.
Глава 2. Катя
В девятом часу утра, наказав соседке присматривать за квартирой, они вышли из дома.
Небольшой,
Дворик был еще в тени, солнце только-только добиралась до верхних окон соседнего дома, но было тепло, даже душно.
— Постоишь в вестибюле, около сумок, — учил отец, — я постараюсь быстро Никак ты не можешь без приключений… Теперь думай, чтобы не опоздать на вокзал.
— А сколько мы будем у бабушки?
— Переночуем и завтра вернемся.
В школе было тихо, недавно начался урок. В пустом, гулким, словно во время каникул, вестибюле отец поставил возле столика вахтерши сумки, попросил вахтершу, что сидела за столиком и читала газету.
— Посмотрите, пожалуйста, сумки и за ней заодно, — кивнул он на дочь.
Он пошел в самый конец коридора, где находился кабинет завуча.
Девочка погуляла по вестибюлю, постояла возле стенда с расписанием уроков, подошла к узкому длинному зеркалу, что было укреплено на колонне напротив пустых гардеробных вешалок. Внимательно, придирчиво принялась осматривать себя с ног до головы. Осмотр не принес утешительного настроения. Самое обидное, что снизу — все отлично: ровные, крепкие, с царапинами на коленях ноги, белые с зелеными полосами кроссовки, зеленые носки, зеленые шорты до колен; на правой лодыжке снизу надпись «San-Francіzco», такая же надпись, только большими буквами, на зеленой майке… А вот выше… курносый нос, круглые деревенские щеки в веснушках — следы майского солнца… соломенного цвета волосы, которые сверху, на макушке, по-мальчишеские топорщатся на лбу и которые нельзя прибрать — причесать так, как хочется — только если они мокрые… Ничего от отца, вся в мать и в бабушку! Нет, разве глаза, синие, живые, с кошачьими штрихами-зрачками — в отца. Вот если бы можно было глаза оставить свои, а нос «одолжить» у Кати… Ненадолго, только чтобы съездить в деревню, а потом отдать обратно. Щеки тоже можно было бы одолжить у Кати, а волосы… волосы тем более у Кати, у нее самые красивые в классе…
Все-таки девочка привыкла к этим щекам и носу и теперь даже пожалела их. Да не бойтесь, не буду я вас менять на лучшие, так и быть. Свои как-никак.
Вспомнив подругу, Оксане вдруг захотелось увидеть ее.
— Маргарита Ивановна, — подошла она к вахтеру, — посторожите сумки. — И добавила, стыдливо понизив голос: — Мне в туалет надо.
— Иди, иди, доченька, — ласково ответила вахтер, радуясь ее непосредственности.
Оксана быстренько взбежала на второй этаж, остановилась у двери своего пятого «А». Нужно было бы выдумать какую причину, чтобы Катю отпустили с урока… Ничего, язык сам что-то придумывает, не впервые. Она решительно постучала в дверь, тогда просунула голову, чтобы убедиться, не другой ли какой класс занимается тут сегодня. Увидев своих и учителя истории Бориса Григорьевича с указкой в руке у большой разноцветной карты, которая была подвешена на доску и закрывала ее почти всю, девочка протиснулась в дверь и остановилась на пороге.
Ученики засмеялись, как обычно в таких случаях, они рады были любой безделице, которая врывается в серую обыденность урока.
— Садитесь,
— Я… не на урок, Борис Григорьевич, — начала Оксана, — я… пришла попрощаться. Мы с папой едем в деревню. И, видимо, там останемся навсегда…
Класс притих. Указка в руке учителя тоже застыла, указывая на Северную Америку.
— Вот как? Но всего же неделя осталась до летних каникул. Вам нужно было бы хотя бы доучиться год…
Оксана вздохнула, развела руки и опустила глаза — мол, такие серьезные вещи не от нее зависят.
— Что ж, жаль, жаль, — сказал учитель. Оксана знала историю как никто в классе, и была его любимой ученицей. К тому же он, историк, хорошо знал Оксаниного отца, археолога, и дружил с ним.
— Можно, Борис Григорьевич, отпустить Катю на несколько минут? Мне нужно сказать ей что-то.
— Конечно, идите, Катя! — и когда Катя начала выбираться из-за парты, повторил про себя: — Жаль, жаль…
Класс так и молчал, словно все онемели. На краткий миг Оксана забыла, что это все она сама выдумала. Ей тоже стало так жаль покидать эти стены навсегда… А как ее любят, оказывается! Она и не догадывалась. Стоило пойти на такой невинный обман, чтобы убедиться в этом…
В коридоре она схватила Катю за руку, девочки сбежали вниз по лестнице, остановились на площадке между первым и вторым этажами, где было большое, на всю стену окно и широкий низенький подоконник. Отсюда просматривается весь вестибюль, поэтому сразу можно будет спуститься вниз, когда отец выйдет от завуча. Оксана присела на подоконник, подруга тоже.
— Ты, правда, едешь? — Катя смотрела на нее широко раскрытыми, как у куклы, глазами. Она хорошо и давно, еще с детского сада, знала Оксану, но обычно каждый раз попадалась на ее выдумки. И чем более невероятные, неправдоподобные эти выдумки были, тем охотнее почему-то Катя в них верила.
— Пока мы едем только на разведку, — Оксана тяжело вздохнула — никак нельзя было обуздать проклятый язык. — Посмотрим, как нас бабушка примет… Может, даже придется жить по чужим людям.
— А что будет с вашей минской квартирой?
— Придется продать.
— А почему ты раньше мне ничего не говорила?
— Не могла. Папа запрещал.
До этого дня между ними не было никаких секретов. Они дня не могли прожить врозь, сидели за одной партой, делали вместе уроки, ходили друг к другу в гости… и вот тебе раз!
— Ты будешь писать мне? — спросила Оксана.
— Буду… Каждый день! А ты мне?
Доверчивая, наивная Катя-кукла смотрела на подругу такими глазами, что Оксане стало стыдно. Но язык не унимался; кроме того Оксане пришло в голову, что сейчас очень благоприятный момент, чтобы проверить, действительно ли Катя так любит ее.
— А я… даже не знаю, смогу ли писать тебе, — призналась Оксана. — Я, конечно, постараюсь, но времени может не хватить. Может, вообще придется бросить школу и пойти работать.
— А ты разве умеешь?
— Научусь. Смотря какая работа. Если не будет куска хлеба на столе, всему научишься.
Обе помолчали, пораженные безликостью, жестокостью взрослой жизни, с которыми они вдруг впервые столкнулись лицом к лицу.
— Подожди! — Катя вдруг быстренько запустила руку в боковой карман школьного передника, достала какую-то круглую плоскую вещь, похожую на старый металлический рубль, только чуть большую размерами. — Вот, возьми… И если забудешь меня, посмотришь на эту монету и вспомнишь. А если будет трудно… ну, не будет хлеба на столе — продашь.