Щит и меч (четыре книги в одном томе)
Шрифт:
— Находясь в состоянии беспамятства, в силу контузии, вел себя очень деликатно, вполне как живой покойник.
Вайс сказал пренебрежительно:
— Значит, как трус, сдались. — Повторил злобно: — Как трус!
Гвоздь сделал движение, чтобы приподняться. Опомнился, расслабил сжавшиеся кулаки.
— Правильно. — Наклонился и спросил: — А вам что, желательно, чтобы я храбрецом оказался?
— Желательно!
— Это в каком же смысле? Чтобы, значит, я на фронте ваших бил, а потом таким
— Значит, вы считаете, что здесь все только трусы?
— Нет, зачем же? Герои! Куда же дальше! Дальше ехать некуда.
— Некуда?
— Нет, почему же, есть адресок на виселицу.
— Где?
— И тут и там.
— И где вы предпочитаете?
— Да вы меня не ловите, не надо, — снисходительно попросил Гвоздь.
— Вы коммунист?
— Здрасте. Хотите все сызнова мотать?
— А Туз — коммунист?
— Это кто такой?
— Член комитета Союза военнопленных.
— Никого и ничего я не знаю.
— Ладно, поговорим иначе.
— Бить желаете? Это ничего, это можно. После лагеря я маленько отвык, конечно. Но, выходит, зря отвык.
Вайс продолжал, будто не расслышал:
— Туз дал показания, что вы согласитесь выполнить его задание.
Гвоздь угрюмо поглядел себе под ноги, предложил:
— Ты вот что, ефрейтор, брось пылить. Хватит мне глотку словами цапать, я на такое неподатливый!
— Ах, так! — Иоганн расстегнул кобуру.
Гвоздь усмехнулся.
— Зачем же в помещении пол марать? Ваше начальство будет потом недовольно.
— Пошли! — приказал Иоганн.
Он привел Гвоздя к забору за складским помещением. Поставил лицом к бревенчатой стене, бережно потыкал стволом пистолета ему в затылок и сказал:
— Ну, в последний раз спрашиваю?
— Валяй, — ответил Гвоздь. — Валяй, фриц, не канителься.
— Наклонись, — сказал Вайс.
— Да ты что, гад, желаешь, чтобы для удобства я тебе еще кланялся? — Гвоздь резко повернулся и, яростно глядя Иоганну в глаза, потребовал: — Пали в рожу! Ну!
Вайс положил пистолет в кобуру.
— Я был вынужден к этому прибегнуть. — Указав на бревно неподалеку, предложил: — Присядем? — Вынул свернутое в сигаретный цилиндрик письмо на папиросной бумаге, протянул Гвоздю. — Это от вашей жены. — Объяснил: — Надеюсь, теперь не будет никаких сомнений.
Гвоздь недоверчиво взял бумажный цилиндрик, развернул, стал читать, и постепенно лицо его утрачивало жесткость, ослабевало, а потом начало дрожать, и вдруг Иоганн услышал не то кашель, не то хриплое рыдание.
Он встал и отошел в сторону.
По небу медленно волоклись серые, дряблые от снега лиловые тучи. В просветах светились звезды.
Высокий тюремный забор с навесным дощатым козырьком, оплетенным колючей проволокой, ронял черную тень, будто возле заборов зиял бесконечный ров. Было тихо, как в яме.
Подошел Гвоздь. Лицо его за эти несколько минут осунулось, но глаза блестели. Спросил шепотом:
— Вы мне дозволите сказать вам «товарищ»? Это допустимо? Или еще нельзя, пока не докажу чем-нибудь?
Иоганн протянул ему руку. Объяснил:
— По понятным вам причинам, остаюсь для вас ефрейтором Вайсом.
Гвоздь жадно пожал ему руку.
— Механик-водитель, сержант Тихон Лукин.
— Так вот, сержант Лукин, — сказал Иоганн деловито. — Первое задание. Заниматься так, чтобы выйти в отличники по всем предметам. По политической подготовке тоже. Не пренебрегайте всей этой антисоветчиной: пригодится для разговоров с другими курсантами. А то, я заметил, пренебрегаете. Через пять дней обратитесь ко мне после занятий с каким-нибудь вопросом. Я вызову на собеседование. Все. Идите в барак.
— Товарищ, — вдруг попросил Лукин жалобно, — разрешите, я тут маленько посижу. — Виновато признался: — А то ноги чего-то не держат, все ж таки смертишку я от вашей руки пережил. Когда вы пистолет наставили, весь твердо собрался. А сейчас отошло, вот я и ослаб.
— Хорошо, — согласился Вайс. — Отдохните. — И попросил: — Так вы все-таки меня извините за ваши переживания.
— А письмишко супруги нельзя сохранить? — стонущим шепотом попросил Лукин.
— Нет, — сказал Иоганн. — Ни в коем случае.
Он сжег папиросную бумагу, затоптал пепел и ушел, не оглядываясь. Ему казалось, что лицо его светится в темноте: такое вдруг охватило его счастье. Ведь это счастье — спасти человека от самого страшного, от гибельного падения. Счастье деяния, добытое из тончайших наблюдений за малейшими оттенками человеческих чувств, хотя порой казалось, что тот, на кого Иоганн обратил внимание, неотвратимо низвергнул себя в пропасть предательства, что нет здесь настоящих людей, только отбросы.
Это был поединок на смертоносном острие. Поединок за человека. Человек этот заслужил кару, но Иоганн боролся за то, чтобы спасти его от возмездия, предоставив ему возможность подвигом искупить свою вину.
А как это трудно — проникнуть в душу человека, раздавленного тяжестью совершенной измены…
Этот юноша, по кличке «Фаза»… Его поймали через несколько дней после побега. Преследователи загнали его на крышу дома, на чердаке которого он скрывался. Он отстреливался до последнего патрона и спрыгнул с крыши на землю так, как, наверно, прыгал с трамплина в воду, — ласточкой.