Щит и меч (четыре книги в одном томе)
Шрифт:
Когда Генрих подошел поближе, он обернулся к нему с улыбкой.
Но Генрих не обрадовался этой встрече. Лицо его выражало скорее досаду, чем удивление. Кивнув, он осведомился безразличным тоном:
— Оказывается, ты любитель свежего воздуха?
— Да, — сказал Вайс. — В городе слишком пыльно и душно. — И пошел рядом с Генрихом.
— Тебе куда? — спросил Генрих, озираясь.
— Безразлично, куда хочешь.
— Извини, — сказал Генрих, — но у меня иногда возникает потребность побыть наедине с самим
— Другими словами, ты просишь меня удалиться?
— Ты удивительно чуток, — усмехнулся Генрих.
Вайс протянул руку и дружески застегнул третью, считая сверху, пуговицу на его кителе, потом застегнул ту же пуговицу у себя на груди, объяснил значительно:
— Мы с тобой сегодня, кажется, одинаковы небрежны.
Генрих изумленно уставился на него.
— Ну! — приказал Иоганн.
— Рейн, — механически пролепетал Генрих.
— Волга.
— Но этого не может быть! — запротестовал Генрих.
— Почему?
— Но как же так: ты — и вдруг! — Генрих даже отшатнулся.
— Ну что ж, будем знакомиться? — Вайс протянул руку.
Генрих нерешительно пожал ее.
— Все-таки это невероятно, или…
— Я понимаю тебя, — сказал Вайс. — Нужны доказательства?
Генрих кивнул.
Вайс предложил спуститься на берег и пройти на брандвахту, которую он заранее обследовал.
Лучшее место для откровенной беседы трудно было найти.
— Садись, — Вайс указал Генриху на деревянный, расщепленный и протертый канатами кнехт, похожий на гигантский трухлявый гриб.
— А ты?
— Читай, — приказал Вайс, подавая Генриху стопку тоненьких листочков. Объяснил: — Это копия дела об убийстве Рудольфа Шварцкопфа. Здесь показания Папке. Ты помнишь Папке? Я устроил так, что этого подлеца перебросили через фронт на парашюте, и наши захватили его на месте приземления. Но для советских следственных органов он представлял интерес только как соучастник убийства советского гражданина — твоего отца.
— Мой отец не был советским гражданином!
— Здесь есть фотокопия письма твоего отца, в котором он сообщал правительству Латвии, что решил принять советское подданство. Читай, — повторил Вайс и добавил сочувственно: — Я пока оставлю тебя одного, но буду рядом, погуляю по набережной. Когда прочтешь, мы погуляем вместе.
Генрих не ответил. Он жадно припал глазами к тонким листам бумаги, трепещущим на речном ветру.
Вайс медленно ходил по плитам песчаника, устилавшим набережную. Ему было жаль Генриха, он понимал, как тяжело ему узнать об ужасных подробностях убийства отца, о которых столь обстоятельно сообщил следователю Папке. Но одновременно Вайс понимал и другое: теперь Генрих будет окончательно и решительно избавлен от засасывающего гнета того мира, который ласкал его рукой Вилли Шварцкопфа — рукой братоубийцы.
Прошло достаточно времени для того, чтобы прочесть
Генрих сидел на кнехте. Лицо его было бледно. Он оглянулся, глаза его жестоко блеснули.
— Я убью его.
— Запрещаю. — Вайс предчувствовал, что Генрих именно так и скажет, и заранее обдумал ответ. Добавил нарочито официальным тоном: — Вилли Шварцкопф будет судим советскими органами, и Папке повторит на суде свои показания.
— Когда?
— Частично это зависит и от нас с тобой.
— Не понимаю, — возмутился Генрих, — почему ты до сих пор скрывал от меня все это?
И этот вопрос Генриха был уже давно предугадан.
— Я хотел, чтобы ты сам пришел к своему решению, — сказал Вайс. — Сам. И не только потому, что Вилли убил твоего отца. И ты понимаешь, почему убил: Рудольф Шварцкопф компрометировал Вилли Шварцкопфа, мешал его карьере. Я хотел, чтобы ты пришел к своему решению главным образом потому, что весь этот мир, мир Вилли и ему подобных, стал враждебен тебе. Что, если бы ты из одного чувства мести перешел к нам? Кем бы ты тогда был? Только исполнителем моей воли в пределах определенных заданий.
— А кем я должен быть?
— Человеком, который действует во имя блага своей родины, руководствуясь своими убеждениями.
— И для этого я должен помогать разгрому Германии!
— Освобождению немецкого народа, — поправил Вайс, — с нашей помощью.
— А потом? Потом завоеватели будут диктовать немцам свою волю?
— Потом немецкий народ сам выразит свою волю. Советское государство безоговорочно примет решение народной власти.
Генрих слушал с блуждающим взглядом. Перебив Вайса, он спросил жадно:
— Но ты еще до войны перешел на советскую сторону, потому что ты коммунист, да?
— Но я же русский, — просто сказал Вайс.
Генрих вскочил с кнехта:
— Это неправда!
Вайс растерялся:
— То есть как это неправда?
— Когда я встретился с тобой после Берлина, я был просто эсэсовцем, но ты все-таки встретил меня как бывшего своего друга и обрадовался мне. Искренне обрадовался. Я знаю, искренне.
— Ну, правильно.
— Как же так может быть: я твой враг, немец, эсэсовец, а ты русский коммунист — и вдруг…
— Но я же любил тебя когда-то как своего товарища, знал, что в тебе есть много хорошего. Самое непростительное для советского разведчика — не уметь разглядеть во враге человека. Ты знаешь, что изображено на эмблеме чекистов?
Генрих отрицательно покачал головой.
— На ней щит и меч, — сказал Вайс. — И наш долг, — где бы мы ни были, прикрывать этим щитом людей, спасать от злодейства.
— Значит, ты сейчас как бы распростер надо мной этот благодетельный советский щит?