Щит
Шрифт:
— Это ты, что ли, Кром по прозвищу Меченый? — оглядев меня с ног до головы, желчно поинтересовался он.
Я кивнул.
— Интересно, чем это ты так приглянулся десятнику Мехри из рода Ширвани?
— Махри… — поправил я.
Глаза «дятла» удовлетворенно блеснули:
— Хм! Интересно, интересно…
Что интересного было в том, что я запомнил имя этого хейсара, я не понял. Но предпочел промолчать.
— И при каких обстоятельствах вы познакомились? — не дождавшись реакции на свое замечание, спросил дознаватель.
Смысла не отвечать на этот вопрос я не видел, поэтому пожал плечами и усмехнулся:
— Он
— И все?
— Угу…
— А почему он проявляет такое деятельное участие в твоей судьбе?
Что скрывается под словами «деятельное участие», я не знал и вопросительно приподнял бровь.
«Дятел» понял. И снисходительно объяснил:
— Вместо того чтобы отдыхать после суток, проведенных во главе патруля на городских улицах, вышеуказанный Махри из рода Ширвани отправился на улицу Сломанных Снопов, нашел дом девицы Даурии и отвез ее не к кому-нибудь, а к лекарю Тайной службы его величества!
— И?
— Надеешься на помилование? — удивленно поинтересовался дознаватель и жизнерадостно расхохотался. Отчего его «клюв» запрокинулся вверх и уставился в потолок.
— Скорее, на справедливость… — подумав, высказался я.
— Похвально, похвально… — перестав хохотать, ухмыльнулся «дятел». — Не так часто встретишь человека, готового отвечать за свои поступки. Что ж, не буду тебя мучить неизвестностью: в результате осмотра, проведенного мэтром Диниссом, установлено, что девица Даурия действительно подверглась насилию. Соответственно, сразу после осмотра ее препроводили к нам, и в настоящее время она находится в одной из пыточных — рассказывает палачам об обстоятельствах, вынудивших ее лжесвидетельствовать против тебя…
У меня отлегло от сердца: хейсар сдержал слово, данное долиннику, да еще и слуге Двуликого.
Видимо, облегчение, которое я испытал, как-то отразилось на лице, так как «дятел» по-птичьи склонил голову к плечу и удивленно поинтересовался:
— А что тебя, собственно, так радует? Да, убивая того, кто ее ссильничал, ты был в своем праве. Но второй-то не виноват! Значит, на тебе убийство дворянина. И не просто убийство, а совершенное оружием белых — мечом!
— Второго убил не я, а его друг…
«Дятел» откинулся на спинку кресла и ошалело уставился на меня:
— Не смеши! Ты хочешь меня убедить, что они настолько ошалели от вида прелестей девицы Даурии, что стали рубиться друг с другом?!
— Нет. Белый в желто-серых цветах бросил в меня нож. А когда понял, что промахнулся, выхватил меч и прыгнул в атаку. Из-за спин своих товарищей… Тот, которого он зацепил, просто не увидел его удара и нарвался на него… Сам…
— Складно излагаешь… Я аж заслушался!
— Я не лгу. Осмотрите рану на его шее. Любой воин, знающий, с какой стороны браться за меч, расскажет вам, откуда пришелся удар.
— А какой смысл? У меня восемь… нет, девять свидетелей! И все девять готовы поручиться честью, что его убил ты. Мечом, выбитым из рук барона Фарко Эддиера.
Я криво усмехнулся:
— Простите, но их слова — наглая ложь. Я могу это доказать прямо сейчас. Раз вы говорите, что они готовы поручиться честью, значит, все они — дворяне. Девку ссильничали на задворках, где белые не появляются никогда. А если бы и появились, то вместо того,
«Дятел» раздул ноздри, прищурил глаза и в мгновение ока стал похожим на грифа:
— Решил позапираться? Зря: приговора это не изменит, зато доставит тебе массу пренеприятнейших ощущений…
Глава 4
Брат Ансельм, глава Ордена Вседержителя
К вечеру ощутимо похолодало, и к концу Покаяния [28] брат Ансельм, как и все остальные монахи, облаченный в одну только власяницу [29] , начал замерзать. Не помогали ни войлочный коврик, предусмотрительно постеленный под ноги, ни струя теплого воздуха, вырывающаяся из неприметной дыры в полу и согревающая колени, ни довольно крепкое тирренское вино, стараниями Бенора оказавшееся в чаше вместо предписанной ритуалом колодезной воды.
28
Покаяние — вечерняя проповедь.
29
Власяница — длинная рубашка из волос или козьей шерсти.
«А ведь когда-то я считал, что холод — это испытание Духа. И искренне радовался, что способен часами молиться, стоя на коленях на покрытом изморозью каменном полу… — дочитав последние слова проповеди, угрюмо подумал глава Ордена Вседержителя. — Каким же я был наивным!»
Тем временем хор мальчиков-послушников тоненько затянул «Славься, Вседержитель, в веках», и коленопреклоненная паства, на миг забыв о существовании брата Ансельма, в едином порыве перевела взгляды на писаный лик Бога-Отца.
Вседержитель стоически выдержал их мысленную мольбу о прощении, спасении и направлении на путь истинный и от мироточения воздержался. Видимо, не увидел в очередном дне, прожитом его паствой, ничего особенного.
Паства опустила взгляды и вздохнула. А потом слитно грянула последнюю строку исполняемого гимна. То ли для того, чтобы согреться, то ли чтобы поддержать певцов.
Могучий рев полутора сотен луженых глоток вознесся к куполу центрального зала Обители и, отразившись от многочисленных фресок с изображением жития господня, затих. И в этот же самый момент пропал и последний лучик солнца, освещавший божественный лик через малюсенькое окошечко под самым куполом.
Мысленно похвалив себя за идеально точное следование церемонии, брат Ансельм медленно оторвал правую длань от Изумрудной Скрижали и торжественно произнес:
— Да разгонит Тьму Неверия Истинный Свет, сияющий в наших душах, братья!
— Во имя Господа!!! — патетично воскликнули монахи. И гордо вскинули головы, словно представляя, как освещают наступившую Тьму светом Веры.
Впрочем, почему «словно»? Они действительно представляли. Все до единого. Ибо истово верили в то, что люди созданы Богом-Отцом именно для того, чтобы мир не поглотила Ночь.