Щорс
Шрифт:
Сотни обманутых Петлюрой крестьян бросали оружие. Щорс выстраивал пленных, объясняя им, за что борется Красная армия, а потом говорил:
— Идите обратно и расскажите об этом всем, обманутым Петлюрой.
Это были незабываемые дни героического наступления полка. Чем ближе подходили к Киеву богунцы, тем больше перебегало к ним петлюровских солдат. Несмотря на потери в боях и от мороза, полк вырос уже в три раза.
Так же вырос и Таращанский полк.
Таращанцы соревновались своей славой с богунцами. Но когда командование армией назначило в селе Бровары смотр полков первой
Щорс в своей неизменной кожаной куртке, неподвижно стоявший перед строем богунцев, по сравнению с Боженко, лихо гарцовавшим на коне, выглядел очень скромным. На батьке была богатая бекеша, вся оплетенная ремнями, оправленная в серебро шашка. В руке дрожала нагайка.
Спрыгнув с коня, Боженко подошел к Щорсу:
— Здорово, Мыкола!
— Здравствуй, батько!
Пышные усы Боженко не скрывали хитрой улыбки.
— Не богато живешь, Мыкола, не богато. Подывись, як обдрыпалысь твои хлопцы…
— Подожди, батько, скоро приоденемся.
Боженко, сообразив, что Щорс намекает на киевские запасы Петлюры, сразу забеспокоился. Щорс целился и попал в самое больное место батька. Все знали, что Боженко не признавал победы без трофеев и к трофеям относился со страшной ревностью. Его вечно мучил страх, что кто-нибудь захватит их раньше, и он был горд, когда мог сообщить в донесении о захваченных у врага богатых трофеях.
— На киевские склады заришься! — воскликнул батько. — Так таращанцы ж уперед пидуть!
— А я слыхал, что богунцы.
— Хто то балакае?
— Чего там балакать, если приказ уже есть!
Теперь хитро улыбался Щорс. Боженко совсем разволновался.
— Ой, хитришь, нема ще такого приказа. — И, наклонившись к Щорсу, шепнул ему на ухо: — Знаешь що, Мыкола, пидем до Кыева разом.
До Киева оставалось около двадцати километров. Петлюра еще надеялся отбросить красных. На подступах к Киеву он сосредоточил все свои наиболее боеспособные части. Густые колонны петлюровцев перешли в наступление. У села Бровары разыгрался упорнейший бой. Под ураганным огнем рвущегося вперед врага богунцы с трудом удерживали свои позиции. Кое-кто уже поглядывал на Щорса, ожидая его приказа об отходе. Но Щорс как будто не замечал этого.
В один из самых напряженных моментов боя Щорс наблюдал в бинокль за полем, битвы, выбирая направление для контратаки. Заметив недалеко петлюровский пулемет, он показал на него плеткой стоявшему рядом командиру батареи:
— Снять пулемет.
Только он сказал это, как вдруг плетка куда-то исчезла. В руках Щорса осталось лишь «козлиное копытце». Плетку срезал снаряд. Он влетел в окно стоявшего рядом домика и разорвался внутри. Щорс, удивленно посмотрев на зажатое в руке «козлиное копытце», сказал:
— Что-то в ушах у меня сильно звенит, — и снова поднес к глазам бинокль.
В этот момент Щорс, видимо, даже забыл, что он стоит под вражеским огнем. Он просто не замечал рвавшихся вокруг
И петлюровцы, разгромленные, бежали без оглядки.
Щорс получил приказание: на рассвете 6 февраля атаковать и взять Киев.
Но уже 5 февраля высланная в Киев разведка донесла, что петлюровцы оставили город.
Одновременно с разведкой в Бровары прибыла из Киева делегация рабочих.
Щорс повел богунцев в город.
Глава четырнадцатая
В КИЕВЕ
Две недели богунцы стояли в Киеве, выполняя гарнизонную службу. Щорс был назначен комендантом города. В подъезде его комендантского управления всегда толпились патрули, приводившие захваченных с оружием в руках петлюровцев. Не успевшие выбраться из города петлюровцы скрывались в буржуазных особняках. Ночью то тут, то там в городе раздавалась стрельба. Некоторые дома приходилось брать с боем, как крепости. Разыгрывались настоящие сражения. Ночью богунцы осаждали особняки, а днем в них переселялись рабочие. Один из первых приказов, изданных Щорсом в Киеве, гласил:
«Районным комендантам взять на учет все буржуазные дома, особняки, флигели. Учесть их как в стратегическом отношении, так и для переселения рабочих из подвалов и хат, где они гниют посейчас».
Щорса редко можно было застать в комендантском управлении.
Вот он в военном госпитале, пришел навестить тяжело раненного Живонога, приславшего ему записку: «Товарищ командир! Я ранен осколком. Снаряд разорвался в пяти шагах. Получился дефект черепа с повреждением целости кости в левой височной доле и еще поврежден левый глаз.
Если можете, зайдите. Слыхать, что на жизнь дело без надежды. К сему пулеметчик Живоног».
Вот он мчится на автомобиле к кварталу, где богунцы осаждают обнаруженную ими петлюровскую банду. Вдогонку ему стреляют из окна. Щорс даже не оглядывается.
Вот он, как в Унече, ходит по складам с блокнотом в руке, переписывая захваченные трофеи.
На каком-нибудь заводе митинг, и здесь вдруг, встречаемый бурными овациями, появляется Щорс.
Вот он возле городских бань, у которых толпятся богунцы, получившие приказание размещаться по квартирам только после того, как вымоются.
На ротном собрании обсуждается поступок красноармейца, укравшего у своей квартирной хозяйки серебряную ложку. Никто не заметил, как вошел Щорс. Стоит, слушает, глаза сухо блестят. Все замолкают. Щорс говорит:
— Болтать тут нечего — этот человек будет расстрелян.
И у Щорса такой вид, что никто не решится заговорить о пощаде.
А вот Щорс в кинотеатре, где демонстрируется короткометражный фильм «Богунцы в Киеве». На экране проходят богунцы, рота за ротой, приветствуемые толпами рабочих. Богунцы кричат, топают ногами. Каждый узнает на экране самого себя.