Щорс
Шрифт:
Лицо у Щорса было худое, истощенное, давно не бритое. Большие серые глаза лихорадочно блестели.
— Я думал, меня не узнают.
— Ну, ты приметный. Однако, здорово свернула тебя война.
— Бациллы Коха от десяти до двадцати в поле зрения микроскопа, — улыбнувшись, сказал Щорс.
— Чахотка?
— Да, на почве истощения и ранения, как свидетельствуют мои документы.
Подошло еще несколько железнодорожников. Они все знали Щорса. Не прошло и часа, как он приехал, а все уже передавали друг другу:
— Колька
— Колька? Фельдшер?
— Тот самый. Только, сказывали, фельдшером он недолго был, потом в офицеры вышел.
— Слух был. Не ранен?
— Чахоточный, говорят. Лица на нем нет.
Щорс шел со станции домой, опираясь на толстую палку, часто останавливался, хватался за бок и кашлял. По обе стороны улицы стояли одноэтажные деревянные дома с маленькими окнами, залепленными снегом. Снежило, но в сыром воздухе чувствовалось уже приближение весны.
Вот и родной дом. Стряхнув на крыльце мокрый снег, прилипший к шинели, Щорс постучался. Мачеха, открывшая дверь, вскрикнула от испуга.
— Не бойся. Это я — Николай, — сказал Щорс и закашлялся.
Старик-машинист, обнимая сына, с трудом сдерживал слезы. Куча полуголых, со вздутыми животами детишек потянулась к солдатскому мешку старшего брата. Мешок оказался тяжелым. Мачеха, заглянув в него, спросила испуганно:
— Это что такое, Николай?
— Наша солдатская картошка, — серьезно сказал Щорс.
В сумке лежали яйцевидные чугунные гранаты Мильса. Отец взял одну из них и, подержав, положил назад.
— Зачем это тебе, инвалиду? Еще не навоевался?
Сын, чуть-чуть сожмурив глаза, ответил:
— На память взял. А может быть, эти игрушки еще и пригодятся.
— Нет уж, Николаша, тебе в эти игры, видно, не играть больше, — сказал отец ласково.
— Посмотрим, — возразил сын.
Сняв шинель, он сейчас же попросил дать ему умыться.
Приведя себя в порядок, побрившись, туго подтянув ремень гимнастерки, пришив оборвавшиеся пуговицы, Щорс выглядел уже не так плохо. По внешнему виду он напоминал военного врача. Длинные, черные, причесанные на пробор волосы оттеняли бледность впалых щек и выпуклого лба.
Он шутил и играл с детьми, расспрашивал отца о сновских делах и жизни: как встретили здесь Октябрьскую революцию, как относятся железнодорожники к большевикам, что говорят о Ленине. На вопросы отца отвечал односложно. Видно было, что он занят какими-то своими мыслями.
В тот же день Щорс встретил своих старых товарищей. Первым пришел Дмитрий Хвощ, недавно вернувшийся из Чернигова, где он учился в музыкальной школе.
Щорс с трудом узнал его. На пороге стоял высокий, худой человек в потертом драповом пальто, которое висело на нем, как на вешалке, и все было в каких-то пушинках, мелких перышках. Из-под сбитой на затылок, невероятно измятой шляпы торчали всклокоченные волосы.
Небрежно поздоровавшись со Щорсом, как
— На работу в Сновске не рассчитывай. Безработица.
Голос у него был хриплый, глаза злые.
Щорс засмеялся.
— Ну, какое-нибудь дело найдется. Я все-таки имею диплом фельдшера.
Хвощ вдруг схватил Щорса за руку и прохрипел на ухо:
— В Сновске все знают, что ты был офицером. Лучше сматывайся отсюда поскорее.
— Глупости, — спокойно сказал Щорс, — скажи лучше, что ты сам делаешь.
— Безработный. Скрипач-недоучка. Прогоревший мечтатель. В общем, мы с тобой два сапога пара. Ты ведь, Колька, тоже мечтатель, а с сегодняшнего дня считай себя безработным.
Неожиданно повеселев, Щорс спросил:
— А как ты думаешь, Митька, Ленин — мечтатель?
Хвощ махнул рукой и стал жаловаться на товарищей, которые, кроме политики, ничем не интересуются.
— Живешь один, как сыч. Тебя это, Колька, тоже ждет. Твои бывшие есаулы, пожалуй, и разговаривать с тобой не захотят. Ведь они все большевики стали.
— Кто? — быстро спросил Щорс.
Хвощ, загибая пальцы на руке, начал перечислять школьных товарищей Щорса.
Щорс перебил его:
— Список длинный. Не забудь включить в него Николая Щорса, бывшего прапорщика, — он тоже большевик.
Хвощ взял свою измятую шляпу, повертел ее в руках и зло засмеялся:
— Ты что? — спросил Щорс.
— Сам над собой смеюсь, — сказал Хвощ и, не надев шляпы, вышел на улицу.
На крыльце он чуть не столкнулся с Казимиром Табельчуком, который шел, видимо, прямо с работы, в засаленном ватном пиджаке.
Щорс, заметя в окно Казимира, выбежал на крыльцо. Друзья обнялись, поцеловались и, оба сразу закашляв, отвернулись друг от друга.
— Погода сегодня сырая, — сказал Табельчук.
Он почему-то скрывал, что болен туберкулезом, и кашель объяснял всегда погодой. Щорс, знавший эту слабость Казимира, сказал улыбаясь;
— Да, я вот тоже немного простудился.
Встретившись глазами, друзья громко рассмеялись.
— Ничего, Коля, на наш век здоровья хватит.
Щорс рассказал Табельчуку о своем разговоре с Хвощем. Казимир перебил его:
— Конечно, курица не птица, прапорщик не офицер, но, по правде сказать, Коля, у некоторых хлопцев сомнения есть. Думают, дорожку себе протоптал к «их благородию», — так, может, ему с нами не по пути.
— А ты что думаешь? — перебил Щорс.
— Я думаю, Коля, что твоя военная подготовка очень пригодится партии. Хорошо сделал, что поступил в школу прапорщиков. Военные люди сейчас ой как нужны большевикам.
Вечером у дяди Кваско Щорс встретился со своими бывшими есаулами. Сомнения, которые были кое у кого из них относительно политических убеждений их бывшего атамана, быстро рассеялись.