Сдается в наем
Шрифт:
В это утро ему пришлось поехать в Лондон по форсайтским делам, и он определённо заметил, что Грэдмен кидает на него поверх очков косые взгляды. Старый клерк излучал какую-то скорбно-поздравительную эманацию. От него прямо-таки веяло запахом минувших времён. Было почти слышно, как он думает: «Мистер Джолион… м-да, он был как раз моих лет, и вот умер, жаль, жаль! Для неё, надо думать, это большой удар. Красивая была женщина. Все мы под богом ходим! Газеты посвящают ему некролог. Вот какие дела!» Окружавшая Грэдмена атмосфера побудила Сомса с необычной быстротой провести несколько сделок по передаче собственности и сдаче в наём домов.
– А как насчёт того проекта, мистер Сомс, касательно мисс Флёр?
– Я передумал, – коротко ответил
– А! О! Я очень рад. Мне и то показалось тогда, что вы слишком торопитесь. Времена меняются.
Сомс начал тревожиться о том, как отразится эта смерть на Флёр. Он не был уверен, что дочь знает о случившемся: она редко просматривает газету, объявления же о рождениях, браках и смертях и вовсе никогда.
Наспех закончил он дела и отправился завтракать на Грин-стрит. Уинифрид была грустна. Джек Кардиган сломал крыло машины, выяснил Сомс, и сам на некоторое время выбыл из строя. Уинифрид не могла освоиться с мыслью о нездоровье зятя.
– Профон уехал в конце концов? – спросил Сомс.
– Уехал, – ответила Уинифрид, – но куда, не знаю.
Да, в том-то и горе – нельзя ничего сказать наверное! Впрочем, Сомсу не очень и хотелось знать. Письма от Аннет приходили из Джеппа, где она жила вместе с матерью.
– Ты, конечно, прочла о смерти этого… Джолиона?
– Да, – сказала Уинифрид. – Мне жаль его… его детей. Он был очень приятный человек.
Сомс проворчал что-то неопределённое. Старая, глубокая истина, что о людях судят в этом мире не по их делам, а по тому, что они собой представляли, подползла и назойливо стучалась с чёрного хода в его сознание.
– Я знаю, что таким его принято было считать.
– Надо воздать ему по справедливости теперь, когда он умер.
– Я предпочёл бы воздать ему по справедливости, пока он был жив, сказал Сомс, – но мне ни разу не представилось такой возможности. Есть у тебя «Книга баронетов»?
– Да, вот здесь, на нижней полке.
Сомс достал объёмистый красный том и стал перелистывать страницы.
«… Монт – сэр Лоренс, 9-й бар-т, т-л от 1620 г., ст. сын Джофри, 8-го бар-та и Лавинии, дочери сэра Чарльза Маскхема, бар-та (Маскхемхолл, Шропшир), в 1890 г, женился на Эмили, дочери Конуэя Чаруэла, эскв., Кондафорд-Грэйндж; один сын-наследник Майкл Конуэй, род, в 1895 г., две дочери, местожительство: Липпингхолл-Мэнор, Фолуэл, Букингемшир.
Клубы: «Шутников», «Кофейня», «Аэроплан». См. «Бидликот».
– Гм! – промычал он. – Знала ты когда-нибудь каких нибудь издателей?
– Дядю Тимоти.
– Нет, живых?
– Монти встречался с одним в своём клубе и однажды затащил его к нам обедать. Монти, ты знаешь, всегда носился с мыслью написать книгу, как зарабатывать деньги на скачках. Он пытался заинтересовать этого издателя.
– Ну и как?
– Убедил его поставить на одну лошадь в заезде на две тысячи гиней. Больше мы его не видели. Он, помнится мне, был довольно элегантен.
– Лошадь взяла приз?
– Нет. Пришла, кажется, последней. Ты знаешь, Монти был по-своему очень неглуп.
– Да? – сказал Сомс. – Как ты полагаешь, это вяжется – издательское дело и будущий баронет?
– Люди теперь берутся за самые разнообразные дела, – отвечала Уинифрид. – Нынче больше всего боятся безделья – не то что в наше время. Ничего не делать было тогда идеалом. Но, я думаю, это ещё вернётся.
– Молодой Монт, о котором я говорю, сильно увлечён нашей Флёр. Если б удалось положить конец той, другой истории, я, пожалуй, стал бы его поощрять.
– Он интересный? – спросила Уинифрид.
– Он не красавец, но довольно приятный, с некоторыми проблесками ума. Кажется, у них много земли. Он, по-видимому, питает к Флёр искреннее чувство. Но не знаю.
– Да, – пробормотала Уинифрид, – трудный вопрос: Я всегда считала, что самое лучшее – ничего не делать. Такая досада с Джеком – теперь мы ещё долго не сможем уехать. Впрочем, люди всегда забавны,
– На твоём месте, – сказал Сомс, – я обзавёлся бы коттеджем в деревне, куда бы можно было, когда нужно, удалиться от праздников и забастовок.
– Деревня мне быстро надоедает, – ответила Уинифрид, – а железнодорожная забастовка [73] показалась «не замечательно интересной.
Уинифрид всегда отличалась хладнокровием.
Сомс распростился и ушёл. Всю дорогу до Рэдинга он обдумывал, стоит ли рассказать дочери о смерти отца «этого мальчишки». Положение почти не изменилось – разве что юноша становился более независимым и мог теперь встретить сопротивление только со стороны матери. Он, несомненно, получил в наследство большие деньги и, может быть, дом – дом, выстроенный для Ирэн и для него, Сомса, дом, строитель которого разрушил его домашний очаг. Флёр – хозяйкой этого дома! Да, это было бы поэтическим возмездием! Сомс рассмеялся невесёлым смехом. Он некогда предназначал этот дом для укрепления их пошатнувшегося союза, мыслил его гнездом своего потомства, если бы удалось склонить Ирэн подарить ему ребёнка! Её сын и его дочь! Их дети будут в некотором роде плодом союза между ним и ею!
73
. …железнодорожная забастовка… – Послевоенные годы в Англии отмечены значительным ростом рабочего движения, в котором ведущая роль принадлежала шахтерам и железнодорожникам. В данном случае, очевидно, имеется в виду начавшаяся в сентябре 1919 г. мощная стачка рабочих железнодорожного транспорта, грозившая перейти во всеобщую забастовку. Железнодорожники требовали сохранения заработной платы на уровне военных лет, национализации путей сообщения и прекращения антисоветской интервенции.
Театральность этой мысли претила его трезвому рассудку. И всё же это было самым лёгким и безболезненным выходом из тупика – теперь, когда Джолион умер. Воссоединение двух форсайтских капиталов также представляло некоторый соблазн для его консервативной природы. И она, Ирэн, снова будет связана с ним узами родства. Нелепость! Абсурд! Он выбросил из головы эту мысль.
Входя в свой дом, он услышал стук бильярдных шаров и в окно увидел молодого Монта, распластавшегося над столом. Флёр, держа кий наперевес, наблюдала за ним с улыбкой. Как она хороша! Немудрёно, что молодой человек без ума от неё! Титул, земля! Правда, в наши дни немного проку в земле, а в титуле, пожалуй, и того меньше. Старые Форсайты всегда немножко презирали титулы, видя в них нечто чуждое и искусственное, не оправдывающее тех денег, которых они стоят; и потом, иметь дело с двором! Им всем, вспоминал Сомс, в большей или меньшей мере было присуще это чувство. Правда, Суизин в дни своего наивысшего расцвета присутствовал однажды на утреннем приёме у некоей высокой особы. Но, вернувшись домой, заявил, что больше не пойдёт. «Ну их всех! Мелкая рыбёшка!» Злые языки утверждали по этому поводу, что Суизин выглядел слишком громоздким в штанах до колен. И вспомнилось Сомсу, как его собственная мать мечтала быть представленной оной особе – потому что эта церемония так фешенебельна! – и как его отец с необычайной для него решительностью воспротивился желанию жены: пустая трата времени и денег, ничего это им не даст!
Тот самый инстинкт, благодаря которому палата общин получила и сохраняет верховную власть в британском государстве, чувство, что их собственный мир достаточно хорош и даже лучше всякого другого, потому что он их мир, позволил старым Форсайтам не льститься на «аристократическую мишуру», как называл все это Николае, когда его донимала подагра. Поколение Сомса, более склонное к самоанализу и к иронии, спасала мысль о Суизине в коротких штанах. А третье и четвёртое поколения, по-видимому, просто смеются над всем без разбора.