Сдаюсь, любовь!
Шрифт:
Я следую за ним в коридор, пока Лилли пытается кричать мое имя.
— Доктор, — я зову его. Он поворачивается ко мне с этой профессиональной улыбкой. — Ее стоит забирать домой? — спрашиваю я.
Он выдыхает.
— Нет, не стоит. Все еще есть риск инфекции после ее последней операции, и ей нужно будет делать снимки и анализы. — Тогда какого черта ты ее выписал!?
Я как раз хотел это сказать, когда он продолжил говорить:
— Но я скажу, что исцеление больше психическое, нежели физическое. Если она счастливее дома, тогда я не вижу препятствий к этому. Ей, конечно, придется приезжать и делать
— Эм, спасибо, — говорю я его спине.
Не поймите меня неправильно, я хочу забрать Лилли домой, но я также хочу, чтобы она восстановилась и получала лучший уход. Она просто хочет со мной домой. Я бесполезен в таких вещах. Черт! И какой выбор у меня есть… она не хочет оставаться здесь.
Уходит вечность, чтобы посадить ее в машину. Все в ней кажется таким хрупким. Я ломал ребра, поэтому знаю, как это больно. У нее же сломано много других костей, естественно она будет выглядеть больной.
Наконец-то она садится на заднее сиденье, ее лицо выглядит больным, и несмотря на боль, она все-таки в машине. Ее лицо меняет цвет на серый. Я хочу просто сгрести ее в охапку и унести обратно в больницу, но вместо этого закрываю дверь, делаю несколько глубоких вдохов и иду к водительскому сидению.
Я смотрю на нее через зеркало заднего вида.
— Ты в порядке?
—Ммммм. — Кивает она головой. — Мы можем уже ехать? — ее голос дрожит.
Чертова женщина! Она невозможна и упряма!
Следующие две недели череда поездок в больницу, визитов к физиотерапевту и приездов Кэрол, это медсестра, которую я нанял. Лилли технически переехала в мой дом. Я перевез ее вещи в комнату и распаковал некоторые, пока она была в больнице.
Кроме физического состояния у Лилли все действительно хорошо. Мне нравится, что она у меня дома. И мне очень нравится, что мой дом теперь наш.
Лилли становится все лучше и лучше. Ей все еще нужна операция на ее лодыжке. Меня беспокоит тот факт, что она может хромать, так что мы консультировались с лучшим хирургом-ортопедом. Я хочу, чтобы уход, который она получает, был самым лучшим. Конечно, она сопротивляется и говорит, что доктор Райкер более чем способен на это. Я знаю, почему она так говорит, есть у меня подозрение, что она пытается играть в сваху и хочет свести с ним Молли. Бесполезно, кстати, ей скучно.
В субботу вечером я сижу на диване, с ногой Лили на моих коленях. Под ее коленом подушка, и она красит ногти.
— Пожалуйста, накрась мои мизинцы, я не могу дотянуться, — указывает она.
Я поднимаю бровь.
— Есть пару вещей, которые я никогда не сделаю, и это — одна из них.
— Но они выглядят отвратительно, — ноет она.
— Детка, пусть Молли сделает это, это девчачье дерьмо.
— Это не тяжело… — ноет она.
— Нет, ни за что, даже если ты пригрозишь отрезать мои яйца. Нет.
Она выдвигает губу и вздыхает.
— Хорошо.
Я смеюсь над ее надутым лицом. Она красит ногти, так что все ее внимание сосредоточено на кисточке от лака в ее руке. Я беру ее голень и массирую ее мышцы, она стонет, и ее внимание моментально
— Черт, почему ты так чертовски хорош в этом? — выдыхает она. Я смеюсь.
Она не дает себе спуску и прыгает по всему дому, думая, что ее ноги не устанут, не говоря о костылях, которые ей приходится постоянно использовать.
Она откидывается назад и прижимается щекой к спинке дивана, с ногтями покончено. В комнате слышно только потрескивание дров в камине.
Я уже подумал, что она уснула, когда она говорит:
— Тео, я беспокоюсь о тебе, — говорит она тихо.
— Почему? — Я хмурюсь.
— Я знаю, что ты сказал, что не хочешь об этом говорить, но… — Она делает глубокий вдох.
Ну началось.
— Но ты не сказал ни слова ни о Кэсси, ни о ребенке после того, как это все произошло.
Мои пальцы застывают.
— Это в прошлом. Нет никакого смысла об этом разговаривать.
— Это случилось шесть недель назад. Ты прошел путь от того, что у тебя будет ребенок, к тому, что у тебя нет ничего. Это нормально так себя чувствовать. — Ее голос мягок.
Я встречаюсь глазами с ее.
— Лили, у меня почти не стало ничего, потому что я чуть не потерял тебя. Ты умерла… и как бы это ни звучало, но я бы отдал все, чтобы спасти тебя.
— Но…
— Я не хотел этого ребенка сначала, — говорю я. — Чувствую ли я себя виноватым… да, конечно. Я мог сделать больше, и я это знаю. Возможно, если бы я больше поддерживал ее, то она бы не сотворила это дерьмо. Может быть, один из них или оба были бы живы. — Я пожимаю плечами. — Я не могу этого изменить. — Я буру ее руку. — Я могу только сделать счастливой тебя.
— Ты ошибаешься… Ты не смог бы это изменить, — выдыхает она.
— Когда она была в той машине, те вещи, которые она говорила… она потеряла себя не потому, что ты не заботился о ней, Тео. Она съехала с катушек, потому что ты не любил ее и никогда бы не полюбил. А ребенок был просто способ остаться с тобой, — говорит она. — И это не значит, что ты не должен ничего чувствовать.
Я действительно чувствую. Я чувствую себя виноватым и злым, потому что невинный ребенок умер из-за дерьма Кэсси. Я чувствую потерю. Чувствую потерю того, что могло бы быть, но в тот же момент это было просто мечтой, мечтой в откровенно плохой ситуации. Лилли страдает из-за смерти Кэсси, я знаю это. Она скорбит по Кэсси, по ее ребенку. Лилли не сидела в комнате ожидания, пока человека, которого она любит, пытаются реанимировать. Ничего не сможет сравниться с этим. Я могу скорбеть по Кэсси и по ее ребенку только потому, что Лилли жива.
— А нечего больше чувствовать, Лилли. Все кончено. Ты жива, и за это я благодарен. — Я сжимаю ее ладонь. — Я чуть не потерял тебя. Все остальное просто идет в сравнение. — Я пожимаю плечами.
Она какое-то время изучает мое лицо.
— Хорошо, — шепчет она.
— И с этого момента, мы движемся только вперед.
— Идет. — Кивает она.
— Я люблю тебя, Сладкая.
— Не достаточно сильно, чтобы покрасить мои мизинцы, — ухмыляется она.
Мы вернулись к физиотерапии, это помогает Лилли держать ее мышцы в тонусе, даже несмотря на то, что она не использует левую ногу. Я говорил с ее физиотерапевтом и докторами, она разрешили ей перелет.