Сделано в Швеции-2. Брат за брата
Шрифт:
– Где у тебя хлеб?
Бритт-Мари вытащила из шкафчика плетеную корзинку с треугольными хлебцами.
– Где был? Куда-то ездил?
– Отмечать, хочешь сказать?
Она кивнула. Сын пожал плечами.
– Нет, мама. Я не ездил отмечать.
– А что ты тогда делал?
– Ничего особенного.
Сырный нож затупился, пластинки легли мятыми кучками, он растянул их к углам хлебца.
– В основном катался. Получал удовольствие от того, что могу делать это.
Лео отрезал толстый кусок корейки, положил на очередной хлебец.
– Так что, мама, не беспокойся.
Бритт-Мари смотрела
Она казалась маленькой, но стояла уверенно, прочно.
– Что ты задумал, Лео?
Как напротив Ивана.
– Не втягивай своих братьев.
И потянулась к нему, погладила тыльной стороной ладони его небритую щеку.
Лео прислушивался. Шаги босых ног донеслись уже из темной прихожей.
Материнское прикосновение, всегда такое мягкое.
Но теперь, ладонь на щеке – почти неприятно.
Два бутерброда, два стакана апельсинового сока. Потом – гостевая комната. Разложенный диван-кровать, свежие простыни. На один из кухонных стульев она поставила лампу для чтения, положила с ней рядом новую зубную щетку, чистые трусы, чистые носки.
Его дом в первую неделю после освобождения. Скоро ему предложат место во временном жилище под названием «Клен» – комнату в десять квадратных метров, коридорная система, в соседях – такие же, как он, вышедшие из тюрем и реабилитационных клиник.
Он не станет там жить.
Ведь он направляется в другое место. И должен сделать именно то, чего она только что просила не делать.
У меня нет выбора, мама.
Видишь ли, мама, Яри надо заменить – либо Феликсом, либо Винсентом.
А потом, мама, тебе опять придется беспокоиться из-за меня.
Потому что оружие, которое держал Яри, теперь в руках полиции. И завтра об этом доложат легавому Бронксу, мама. И в обед, а может, попозже, он явится сюда, в твой дом, и заберет меня.
Элиса осторожно приоткрыла глаза – сначала один, потом второй.
Край стола. Вот что она увидела. Подальше – плита, шкаф, беленая стена.
Она была уверена, что легла.
И уснула.
Как это случилось?
Полоска кожи между кофтой и поясом брюк приклеилась к спинке. Агрессивно-красный пластик дивана давил на поясницу.
Свет.
Из окна напротив, с той стороны двора.
Она не заметила света, когда засыпала, но сейчас он бил в глаза через оконное стекло. Вот от чего она проснулась. Или от ощущения, что спит не дома, от ощущения, что она голая, хотя на самом деле она была одета.
Часы на левой руке. Почти половина восьмого. Утра, да? С задеревеневшей спиной она поднялась с жесткого кухонного дивана; шея тоже затекла от импровизированной подушки – свернутой стеганой куртки. Кухня отдела уголовных расследований полиции Стокгольма. Посреди полицейского управления, соединенного с другими полицейскими департаментами в квартале Крунуберг, в сердце шведской полиции. Она же поклялась не делать именно этого – следовать клише, ночуя на рабочем месте и обходясь
Туалет находился прямо рядом с кухонькой; Элиса прополоскала рот, умылась (большой кусок ничем не пахнущего мыла), провела мокрыми руками по темным волосам, смочила указательный палец и пригладила такие же темные брови. Одна из самых молодых инспекторов уголовной полиции, Элиса к своим тридцати четырем годам уже раскрыла несколько довольно крупных дел, всякий раз обещая себе, что никогда больше не будет просыпаться, как стереотипный полицейский. Не станет ни ночевать, ни заканчивать вечер в полицейском участке, ужиная фастфудом, а самое, может быть, главное – никогда, никогда не станет ссылаться на интуицию, потому что полицейское расследование – это пазл, в котором каждая деталь имеет свой смысл. Иногда надо отворачиваться от пазла, чтобы потом увидеть его свежим взглядом и сложить кусочки в единое целое. А не пытаться угадать. И никаких допущений. О чем бы ни шла речь, какими бы последствиями новый элемент ни грозил остальным или ей самой, он должен лечь в пазл.
Интуиция губительна.
Интуиция редко имеет отношение к конечному результату.
Интуиция – это для тех, кто не способен собрать достаточно доказательств.
Интуицию не примут в суде, на основании интуиции никому не вынесут приговор.
Сегодня ночью Элиса нарушила два из трех этих правил. Заснула в управлении. И ела фастфуд. Потому что когда она вчера в десять вечера – через четыре с половиной часа после того, как ее вызвали на парковку перед торговым центром, с лужей крови и убитым грабителем, – взяла в руки документ, связанный с заявлением о краже (длиной в сорок страниц и давностью в семь лет), и поняла, что это не просто ограбление инкассаторской машины, она не смогла уйти домой. Вечер перешел в ночь, а в начале шестого утра обернулся непреодолимым желанием просто лечь на диван в кухоньке и хоть ненадолго распрямить спину.
Она зевнула, выходя во все еще тихий коридор. Нарушение обещаний всегда влечет за собой последствия. И вот Элиса впервые остановилась перед торговым автоматом. Номер 41 – чашка кофе, латте. Номер 12 – два черствых куска хлеба, сцементированные толстым слоем приправленного травами мягкого сыра. Номер 23 – ванильный йогурт с шариками печенья и ложкой на крышке. Сумка с влажноватым спортивным костюмом так и стояла возле письменного стола, где Элиса оставила ее: тревога застала инспектора в разгар тренировки. И теперь, в ее кабинете, сумка встроилась в череду стереотипов. До сего утра, правда, стереотипы здесь не появлялись. В кабинете не было ни белых досок с записями и стрелочками, ни нечетких фото, скопившихся за время расследования, ни переполненных корзин для бумаг, ни шеренг пустых пластиковых стаканчиков.
Здесь царила ее собственная система. Каждое текущее расследование сосредоточивалось в трех стопках документов на письменном столе.
Сверху каждой – фотография, словно постер к фильму: если ты смотрел кино, а потом видишь постер, то благодаря ему сюжетные ходы всплывают в памяти в нужном порядке.
Три стопки. Три ключа.
Элиса еще не до конца проснулась; зевнув, она рассеянно взяла в руки фото из левой стопки – той, что она называла «Ты напал первым».
Конец ознакомительного фрагмента.