Сделай, чтоб тебя искали (сборник)
Шрифт:
Дядя Акулыч старался перекричать гул:
– А где же наши соколики?!
А «соколики» будто ждали его вопроса: вдали над крышами взлетели три самолёта. Они казались лёгкими, беззвучными и чем-то отличались от немецких. Даже я понимал, что это безнадёжная попытка. Их всего три, а немцев – туча… Вскоре наши, один за другим резко падали, волоча за собой хвост дыма.
Этот налёт врезался в память навсегда. Чёрное небо. Беспрерывный гул. И три наших самолётика.
Потом сирены и бомбёжки стали привычными. На соседний двор упало несколько
Но мучил вопрос: откуда у немцев столько самолётов? Хотя, если подумать, всё понятно: мы заманиваем самолёты подальше от аэродромов, у них кончается бензин, тогда мы их, как цыплят, – прямой наводкой…
Через пару дней почтальон принёс телеграмму от папы: «ИДУ АРМИЮ ДОБРОВОЛЬЦЕМ».
Телеграмма была заверена военкоматом.
Мама сидела в раздумье, потом что-то решила, сказала «ясно», будто ответила папе. Она закрыла ставни, перепеленала малышку, торопливо собрала мелкие вещи в сумку, какие-то бумаги, папино фото и немного еды – в узелок.
По дороге постучала к соседке:
– Вот запасной ключ. Заберите себе продукты, могут испортиться… Вернётся Настя, пускай живёт в квартире. Берегите себя… Мы – на вокзал…
Привокзальная площадь и вокзал бурлили, как кипяток. Толкотня, дядьки и тётки волокли чемоданы, тюки, старинные баулы с округлой крышкой, обвязанные верёвками. Охрана никого не пускала на перрон. Кассы закрыты. Два милиционера, как статуи у входа к дежурному, не отвечали на крики и ругань.
Мама увидела: сквозь толпу пробирается военный. Она потащила нас, чтоб оказаться у него на пути. Он попытался обойти, но мама поднесла к его лицу телеграмму:
– Прочтите!..
От неожиданности он прочёл бумажку.
– Сын, муж?
– Муж, – ответила мама.
Он глянул на малышку, на меня, – мотнул головой:
– Пошли.
В кабинете дежурного – милиционеры и дяди в гражданском. Накурено. У стены лежат ружья, валяются сумки противогазов. Дежурный, хриплый, изморённый, не отрываясь от телефона, черканул на пропуске, и старший милиционер провёл нас сквозь охрану.
Перрон был пустой. На втором пути стоял товарняк, из окон его выглядывали головы, а в открытых проёмах плотной стеной стояли пассажиры.
Мы спешно перебрались на следующую платформу, бежали вдоль поезда. Мама упрашивала, чтоб пустили в теплушку, нам нельзя оставаться, пожалуйста, пустите, но все разводили руками: нет мест, нету.
Вдруг позади нас раздался чей-то голос, он звал маму её детским прозвищем. Мы оглянулись – на платформе никого. Но крик повторился:
– Кука! Кука!
Из одного вагона спустили лестницу и уже какая-то женщина в тёмном платье, размахивая руками, торопилась к нам. Мама охнула. Они обняли друг друга, как старые знакомые. Но женщина не дала маме и слова сказать:
– Быстрей, поезд сейчас…
Мы побежали к лестнице, к доброй лестнице, главное – не упасть, упадём – не успеем. Нам помогли взобраться, и вот мы уже в вагоне. Чужие люди рады, что мы с ними, значит, всё в порядке. Мама
Только сейчас заметил: женщина, что позвала маму, держит нашу малышку.
– Как зовут ребёнка? – спросила меня.
– Это не ребёнок, это девочка.
– А как зовут?
Я пожал плечами: не знаю…
Оказалось: эта женщина – родная сестра мамы. А старушка, что целовалась с мамой, моя бабушка. От неожиданности я растерялся и, видимо, особой радости не проявил. Они жили в другом городе, я никогда не слышал о них. Теперь незнакомую женщину я должен называть «тётя Фаня», а «бабушка» – она и есть бабушка. Только этим они отличались для меня от остальных пассажиров.
Паровоз резко завыл, как от боли. Он дёрнул первый вагон, и судорога прошла по всему составу. Колёса сдвинулись с места, дальше – больше, набирали скорость.
– Мам, куда мы едем?
– Куда все, туда и мы.
– Но куда?
– Подальше от бомб.
Если успеет…
Мы подъехали к станции вскоре после бомбёжки. Вокзал был целый, но в центре города ещё продолжали тянуться к небу клубы чёрного дыма. А у вокзальных людей свои заботы: охранники с ружьями за плечом следили, чтоб из нашего поезда никто не сходил, строго предупреждали:
– Скоро отправляется…
Мама подозвала девушку, что проходила мимо. Говорили они по-украински, но я понял о чём. Мама дала ей бумажные деньги, просила купить хлеб.
– Будь добра. Наш вагон – четвертий вiд паровоза.
Девушка взяла деньги и поспешила к выходу в город.
Тётя Фаня недовольна: плакали твои деньжонки.
И бабушка ей подпевала: первый раз видишь человека – и на тебе… деньги швыряешь, как смитьё.
– Если успеет – принесёт, – уверяла мама.
– Как же, жди-пожди… два раза принесёт.
Мы с мамой стояли у дверей, смотрели в конец поезда. Потом я остался один, не отрывал глаз от выхода в город.
Запел свисток. Вагоны приняли рывок паровоза и медленно, нехотя сдвинулись с места – не удалось вдоволь отдохнуть, надо вновь…
– Мама! – закричал я.
Девушка бежала по перрону, бежала напролом, старалась догнать четвёртый от паровоза. Бежала изо всех сил, но поезд набирал скорость. Она отставала, отставала всё больше, а поезду было безразлично. Состав уже покидал перрон, и тут мы увидели: девушка забросила буханку в открытую дверь последнего вагона. Крынка молока
С обеих сторон нашего поезда догорали пожары. На голой почернелой земле внезапно взвивалось острие огня и быстро гасло. Местами кружился белёсый пепел. Ветер задувал в вагон клоки дыма. Все отчаянно кашляли, и начинался спор: надо ли закрывать дверь и окна? Тогда мы задохнёмся без воздуха! А задохнуться от дыма – это лучше?! У нас ребёнок! У всех ребёнок!
Такая перепалка продолжалась, пока поезд не въезжал в густое прохладное ущелье леса. Здесь пассажиры начинали улыбаться, жадно заглатывали этот бесценный подарок деревьев.