Сделай это нежно
Шрифт:
– Страшно… Княгиня – барыня уважаемая. Я когда маленький был, каждый год ходил во дворец – за подарком!
– А мы с отцом у нее на лесопилке работали. Каждый день – горячие обеды, мясо… Борщ с грибами, эх…
– Да они поди и нынче вареники наминают! – вскинулся Андрюха. – А мы тут с голодухи пухнем! Ну-ка, вставай-поднимайся! Тоже мне – нашлись защитники хреновы! Айда к старухе на ужин! Теперя – наше время! Не откажет.
Молча шли сквозь заснеженный сад.
Вокруг – ни души, только в нижней комнате дворца
Подошли к двери. Постучали.
Сначала тихо, робко – еще крепко хранилась память о былом величии господ.
Потом – настойчиво, злобно: к черту этих народных кровопийц!
– Мы теперя хозяева! Открывай! – кричал Андрюха.
И ночь разносила эхом голоса его товарищей:
– Открывай! Мы теперя здесь…
А в комнате над столом замерли темные фигуры, не зная, что делать.
– Ну, вот вам и новая власть, – сказал Владимир. – Дождались. Бежим отсюда – черным ходом…
Княгиня пожала плечами:
– Нам бояться нечего, сынок, мы – женщины. А вот ты иди от греха подальше, а то в солдаты заберут. Спрячешься у лесничего – он твой молочный брат, не выдаст. Утром вернешься. А мы здесь как-то уж уладим…
Накинув кожух и схватив в руки узелок, Владимир выскочил в ночь.
Услышал за спиной, как мать пошла открывать дверь, и побежал к молочному брату. Может, утром помощь понадобится, тот с властью на короткой ноге…
– Почему так поздно, господа солдаты? – строго спросила Мария, придерживая дверь рукой.
Три тени робко отступили.
Слишком величественный вид был у этой старой женщины.
Но Андрюха быстро совладал со своим прежним страхом перед хозяевами:
– Господ сейчас нет! Мы все теперя равны. Поэтому пришли к вам на ужин, потому что кишки урчат…
– Что ж, пожалуйста, – пропустила она их в дом. – Только ужинать у нас нечем.
Трое вошли во дворец.
Когда-то они уже бывали здесь: в детстве – на рождественских праздниках, в юности приходили то за мукой, которую хозяева бедным раздавали, то просто так – на красоту поглядеть.
И вот теперь их распирало от гордости: все это теперь им принадлежит!
Вошли в зал, осмотрелись.
За столом – две женщины, самовар холодный, водки нет. Перерыли весь погреб – нету!
– Что-то еще, господа? – с издевкой спрашивает молодая княгиня, красивая, как с картинки, что на стене висит.
– Ночь на дворе. Прошу покинуть дом, – говорит старуха.
– А вы нас проводите! – скалится Андрюха, подмигивая своим товарищам. – А ну, вперед!
Мария Григорьевна бросила последний взгляд на портрет своей прабабки, поймала ее улыбку: «Построен твой дворец. Построен. Больше тебе здесь нечего делать…»
Молча вышли женщины в заснеженный парк.
Мария Григорьевна вглядывалась в филигранные узоры ландшафта: действительно, больше делать нечего – все выглядит
Но… для кого? Куда их ведут?
«Будешь жить, пока строишь…» – вспомнились слова Дамиры.
Мария Григорьевна взяла под одну руку дочь, второй подхватила старушку Левкович.
Не оглядываясь, медленно пошли по аллее.
А потом раздались три выстрела…
…В это же время в хижине на окраине леса молочный брат князя Владимира занес над ним, заснувшим с дороги мертвым сном, охотничий кинжал.
А потом хищно развернул узелок.
Долго рылся.
Искал золото, бриллианты, деньги.
Ничего из этого в княжеском узелке не было – только одна рубашка и пара кружевных носовых платков…
…Многое помнит «маленький Версаль» в Немирове.
Запустение, пожары, топот красноармейских сапог, свист немецких снарядов, взволнованные речи реставраторов, развеселые песни и танцы курортников.
Но каждую ночь поблескивает где-то внутри мерцающее сердечко свечи.
Кто захочет – увидит…
Жанна из Домреми (Дань автора кумиру своей юности)
– Какой она была?
Молодой хроникер-венецианец подвигает ко мне тарелку с бобами и вареным мясом.
Он думает, что мы здесь только из-за этих яств, по которым, признаюсь, давно истосковался мой желудок.
Но кусок не лезет в рот.
И не потому, что с мая 1431 года я вообще отвык много есть, а потому, что вопрос синьора венецианца заставляет сжаться мое горло. И не только мое.
Возбужденные и даже веселые за минуту до этого, растроганные значимостью нашей сегодняшней встречи, мы все замираем.
Какой она была…
В таверне «Синий конь» нас четверо – этот хроникер, я, бывший герольд Амблевиль Тощий, и двое рыцарей – сэр Жан де Новеломон, по кличке Жан из Меца, и сэр Бертран де Пуланжи, для близких друзей – Поллишон.
Жану сейчас пятьдесят семь, Поллишону – шестьдесят три. Я среди них самый молодой, мне сорок пять. ЕЙ было бы сорок четыре!
Я занимаюсь этими подсчетами, пока длится пауза. Я думаю, если бы все было по-честному, она бы сейчас сидела среди нас, своих старых боевых товарищей и, возможно, еще не утратила бы былой красоты и осанки…
Все мы были живы. И все было позади.
Как и этот последний день реабилитационного процесса. Он уходил в прошлое. А в мои ноздри и грудь впервые за двадцать пять лет начал медленно входить свежий воздух взамен горького духа паленой человеческой плоти, сопровождавшего меня все эти годы.
Как ответить на вопрос?
– Знаете, – сказал я, до этого перекрестив трижды свой зловонный рот, – если бы мы до этого не знали Отца Небесного Иисуса, ее пришествие могло бы считаться отсчетом христианской веры.