Сделка
Шрифт:
Хлопала дверца холодильника, гремели кастрюли и сковородки. Видно, явившийся незнакомец привык жить на шаромыжку и нисколько не смущался присутствием хозяина. Вот он сгрёб своей пятернёй с грязными обкусанными ногтями две оставленные на утро котлеты вместе с луковыми колечками и картинно отправил их в рот. Затем, вытерев грязную руку прямо о дублёнку, полез в холодильник за тюлькой. Бухнувшись на пластиковую табуретку так, будто бы та была дубовою, он поставил свой «дипломат» на стол и едва уловимым движением открыл пластмассовую плоскую банку. Видя это разорение, Затюкин гневно процедил:
– Я сантехника не вызывал.
На
– Позвольте, – начал было весьма сентенциозно Затюкин. Но гость фамильярно перебил его.
– Чего торчишь тут, садись!
Затюкин не хотел садиться, да и неприятно ему было повиноваться этому шаромыжнику, однако же, на удивление самому себе, он смирно уселся на пододвинутую для него табуретку.
– По душу твою пришёл, – сказанул гость и убийственно весело захохотал.
«Чёрный юмор», – отметил про себя Затюкин.
– Ты вот только сказал, а я вот он, пришёл. Сервис. Вызывали? Извольте! Получите, распишитесь. Хи-хи, – снова захохотал гость так, что прилипший к его бороде тюлькин скелетик затрепетал. – Чего нос от меня воротишь, «Satana sum et nihil humanum a me alienum puto». Что значит в переводе с латыни: «Я сатана, и ничто человеческое мне не чуждо». Ха-ха-ха…
«Где-то это слышано, или читано», – начал вспоминать Затюкин, и нонешний червячочек вновь зашевелился в его сердце.
– Может, ты уж и передумал душу-то продавать? А то как нет, так давай оформим, покуда «наши Машки полетели вверх тормашки», хи-хи…
«Он к тому же ещё и пошляк», – отметил про себя Затюкин. «Это он так о том, что Дунечка убежала».
– Одна ведь такая душа, как у тебя, Затюкин, стоит иной раз целого созвездия, – продолжал толстяк, отправляя в рот одну партию тюльки за другой.
«Так ведь он и всю банку очистит», – пронзила Затюкина ужасная мысль. – «Доколе же это продолжится?»
А дно банки уже забелело.
– Уж больно ты грозен, как я погляжу, – вновь поддел гость хозяина.
– Извольте…– начал было вновь Затюкин, но толстяк не дал вылиться его справедливому гневу. Он с любезным выражением на своей физиономии полез в «дипломат», как будто только и ждал этого слова от хозяина, повторяя нараспев: «Извольте, извольте».
На столе появились какие-то бланки на тонкой, почти папиросной, но высококачественной и, вероятно, очень дорогой бумаге. Они были в общем-то, обычными, почти как в комиссионке, только вчитавшись можно было заподозрить нечто неладное.
– Вы уж не прогневайтесь, –
Затюкин мрачно, с негодованием глядел на грязные, торчащие из засаленных рукавов руки незнакомца, пододвигавшие к нему бланки.
– Ну и сколько же вы там даёте мне за мою душу? – саркастично, с нескрываемым презрением к толстяку выдавил Затюкин, принимая всё это за чей-то очень глупый розыгрыш.
– Восхитительно, прелестно! Затюкин, ты далеко пойдёшь!
– Сколько? – почти злобно прозвучал Затюкинский тенор, срываясь на фальцет.
– Сумму назначает клиент, – учтиво проворковал гость.
– Пять тысяч, не меньше, – задохнувшись от осознания своей наглости, выпалил разом Затюкин.
Задыхаясь, толстяк зашёлся от смеха. Временами через издаваемое им шипение прорывались громовые раскаты. Даже средняя пуговица, окаймлённая обтрёпанной прорезной петлёй, вдруг вырвалась вместе с «мясом». Но гость не унимался. Он даже упал с табуретки на колени на пол, двумя руками держась за шапку. И в общем-то правильно, так как уже в следующую секунду на его голову упал его же «дипломат». Посуда звенела от его смеха. Да что там посуда, оконные стёкла вылетели, разлетевшись на мелкие кусочки, как брызги шампанского! (Но тут же появились новые стёкла…)
Наконец он потихоньку стал успокаиваться, поднялся с четверенек и как-то заполз на табуретку.
– Не буду я на твоей глупости наживаться. Потешил ты меня. – Пиши тут вот: десять тысяч, а тут вот – в месяц. Пиши-пиши, ха-ха-ха, и-и-и! – сдерживая приступы хохота, говорил с любезно-добродушной физиономией Затюкинский гость.
Неизвестно откуда взявшаяся в руках Затюкина ручка сама потянулась к бланкам. Сам же он ошарашенно глядел на неё и на бланки, на которых она его почерком ясно вывела: «Десять тысяч в месяц». И весь текст ясно прочитался ему: «Я, гражданин Затюкин, продаю свою душу за ежемесячно получаемую сумму в размере 10 000 (десять тысяч) рублей, или же десять тысяч ефимков, до самого последнего дня пребывания моего в этом мире».
«Ну и текстик», – подумалось Затюкину. «И фамилия-то моя уже впечатана. Вздор какой-то».
Толстяк быстро выдернул бланки из-под руки Затюкина, засунул один экземпляр в карман себе, а другой экземпляр в карман Затюкину.
– А что такое ефимок? – спросил растерянно Затюкин.
– Чему вас только в школе учили?! Эх, молодёжь! Монета это такая у нас, чтобы всё по-честному было!
Удовлетворённо потирая руки, он встал, подошёл к окну и посмотрел вниз. Затем открыл форточку и вдохнул полной грудью.
– Время у нас ещё есть. Давай отметим, что ли, с Вашего позволения, так сказать, контракт. Хи-хи.
Затюкин с ужасом поглядел на сиротливо лежащую пару тюлек. Но толстяк не заметил его взгляда. Он основательно уселся на табурет, нагнулся почти под стол и достал из «дипломата» … арбуз. «Чертовщина какая-то», – подумал Затюкин, – «не может такой большой арбуз поместиться в «дипломате». Да и вообще, всё это какая-то чертовщина. Чего это я с этим мужиком разговариваю. Выпихнуть его надо из квартиры. Ввалился, обои порвал, а они-то моющиеся, французские, по пяти рублей переплачивали. Да о чём это я?»