СЕБАСТЬЯН, или Неодолимые страсти
Шрифт:
Они договорились встретиться в тот же день за чаем, Констанс вовремя припарковала автомобиль возле сторожки, буквально нависшей над озером, и ей не пришлось звонить в звонок, потому что старая дама уже вышла в сад и поджидала ее за решеткой. Она помахала белым носовым платком, словно подавая тайный сигнал сообщнице, и едва ли не на цыпочках приблизилась к воротам.
— Я так рада, что вы приехали! — проговорила она неестественным, одышливым голосом. При этом она странно вращала глазами, и это придавало ее словам какую-то подавляемую страстность. В них звучала настойчивость и одновременно замешательство. Очень по-французски.
Но когда они обменялись рукопожатием и оглядели друг друга с головы до ног, то испытали облегчение, расслабились, избавившись от владевшего ими обеими страха. Старая женщина вдруг посерьезнела и, отступив немного, как будто взяла себя в руки, чтобы изменить выражение лица, придав ему суровость и неумолимость, она как будто призвала себя к порядку, прежде позволив себе немного вольности.
— Что вы собираетесь делать? — хрипло спросила она.
— Для начала собираюсь завоевать ваше доверие
— Мы как раз думали поехать на прогулку — в автомобиле. Может быть, вы не откажетесь поехать с нами?
Это была отличная возможность сразу же заняться делом, и Констанс, не раздумывая, приняла приглашение, после чего последовала за старой дамой к гаражу через сад, в котором росли пряные травы и находился миниатюрный лабиринт. Там их уже ждал черный лимузин с сидевшим за рулем шофером в крагах и шлеме. Он нажал на нужную кнопку и открыл двери гаража.
— Няня сейчас приведет Аффада, — пояснила старая дама, позволяя немолодому шоферу подать ей темное теплое пальто. — Она не заставит нас ждать.
Она и не заставила, вскоре появившись и стараясь, чтобы мальчик самостоятельно шагал по мраморным ступенькам, однако он делал это до того медленно, что она подхватила его на руки и с приятной улыбкой направилась к гаражу. В свежей и довольно миловидной швейцарке Констанс сразу узнала няню с дипломом, в точности исполняющую указания врача, более того, эта девушка всем своим видом выражала искреннее желание помочь ребенку. Они обменялись понимающими улыбками, как две заговорщицы, и Констанс, наклонившись, поцеловала безразличное личико мальчика, который не проявил ни малейшего интереса ни к ним, ни к предстоящей прогулке, настолько привычными для него были ничем не отличающиеся друг от друга поездки по набережной вокруг озера. Мальчик сел рядом со старой дамой, выпрямился и положил ладонь ей на руку; Констанс и няня торопливо заняли места напротив. Шофер, отделенный от пассажиров стеклом, проверил переговорную трубку и, убедившись, что она работает, включил, но довольно тихо, радиоприемник. Они двинулись в путь под неясные звуки штраусовского вальса, бесплотные звуки, которые как будто не доходили до ребенка, смотревшего на мир без любопытства и без волнения. Выражение на его темном личике было как у великого утомленного представителя человечества, совершающего обычную поездку по знакомой стране, то есть привычный ритуал. Отрешенный, как Будда, он смотрел на чуждый ему мир со своего места в независимо существующей реальности. Ни о какой беседе никто и не помышлял. Констанс осторожно наблюдала за мальчиком, глядя в зеркало, однако это ничего ей не дало, не навело ни на какие мысли. Надо было побеседовать с няней; об этом она договорилась sotto voce, [30] предложив девушке встретиться в городе, где они могли бы свободно обменяться мнениями. От старой дамы, как Констанс уже поняла, она вряд ли могла получить полезную информацию, разве что та выразила бы свое беспокойство, а какой от этого толк? С другой стороны, Констанс не хотела создавать впечатление, будто действует у нее за спиной, если так можно выразиться. Поэтому она объявила о своем намерении побеседовать с няней, обсудить с ней кое-какие детали, и на свое удивление сразу же получила согласие, так что уже на другой день поджидала ее в кафе «Ренон» за чашкой кофе.
30
Шепотом, потихоньку (итал.).
Девушка была знакома с историей болезни и, естественно, уже знала Шварца как психиатра.
— Можно я скажу вам, что думаю? — спросила Констанс, заметив, что ее собеседница в замешательстве, но не намерена говорить ничего определенного.
— Да, пожалуйста!
— Мне не очень по душе идея насчет котят и шумных игрушек, — сказала Констанс. — Дело ведь не в моторной реакции, а в реакции на более глубоком уровне, которая идет исключительно изнутри. Как этого добиться?
Девушка явно почувствовала облегчение, у нее совершенно переменилось выражение лица, и она с удовольствием хлопнула в ладоши.
— Вот и я в точности так же думаю! Не надо никаких умных ухищрений. Я рада, что мы думаем одинаково. Надо действовать более искусно, чтобы разбудить его. До чего же я рада. Теперь я знаю, что мы сработаемся.
Для Констанс было великим облегчением найти понятливую и активную помощницу, она очень боялась ревности и некомпетентности няни, но, к счастью, ее страхи не оправдались. Теперь у нее появилась возможность организовать свою работу, а также составить длинный и подробный список вопросов для выяснения того, как ребенок реагирует на сон, на еду, на горячую ванну, на массаж и так далее. Правда, это ничего не прояснило, потому что мальчик не выказывал ни предпочтений, ни неприязни. Его попросту не было в раковине, его тело было лишь упаковкой, довеском. Тем не менее, своим сложением, вытянутой формой головы, разрезом глаз, он до боли в сердце напоминал Констанс своего отца, вот только в глазах мальчика не было признаков жизни, а в глазах Аффада-старшего были и боль, и хитрость, и любопытство. Она не могла не сравнивать отца и сына, когда помогала няне раздевать ребенка, а потом опускать его в теплую ванну, в которой он лежал неподвижно, замерев, словно маленькая лягушка, возможно, прислушиваясь к чему-то — потому что нельзя было сказать наверняка, что он думает или чувствует. Иногда на Констанс накатывали приступы отчаяния. И, тем не менее, новый пациент, новый объект ее внимания, придавал ей энергии и энтузиазма, и она с удовольствием трижды в неделю одолевала
Первые две недели она лишь помогала няне исполнять ее обязанности. Иногда мальчик поднимал глаза, когда она входила в комнату, но в его взгляде не было любопытства, вообще ничего не было, и Констанс подолгу сидела рядом с ним, стараясь дышать в одном ритме с ним и мысленно воздействовать на него. Время от времени, но на очень короткий период, он позволял какой-нибудь мысли пробиться сквозь мрак, в который был погружен, а то неуклюже поднимался и проделывал несколько шагов, обыкновенно после этого падая на пол. Еще он мог взять игрушку и долго смотреть на нее невидящим взглядом, после чего поднести ко рту, укусить и бросить, вновь уставившись на стену. Очень осторожно, пользуясь профессиональными уловками, Констанс старалась установить телесный контакт с ребенком, то неожиданно обнимая его, то похлопывая по плечу; помимо этого, она постаралась придумать некоторое количество привычных действий, которые, так сказать, демонстрировала ему, например, пила молоко из пластиковой кружки, расчесывала волосы и так далее. Таким образом она надеялась понемногу приучить его к некоторым деталям окружающей жизни и разрушить психическую изоляцию — в конце концов, он ведь не спал, он бодрствовал. Просто он был не совсем живым, вот и все. Следовало найти кнопку выключателя. Но это требовало максимальной осторожности, никаких торопливых и необдуманных действий. Важно было дать ему понять, что никого не беспокоит его состояние и все любят его таким, какой он есть, — нельзя было ничего от него требовать! Бесконечное терпение Констанс в конце концов дало плоды, так как почти через два месяца появились первые признаки того, что контакт установлен, но к этому времени она увеличила список своих действий — позволяла себе негромко петь, свистеть, гладить мальчика, пересаживать с места на место, поднимать, подолгу молча, но обнимая за плечи, сидеть рядом с ним, иногда напевать и даже дуть ему в Щеку. Не было никаких сомнений в том, что ребенок осознавал ее присутствие, иногда он даже улыбался и подставлял щеку, чтобы она тихонько подула на нее. Временами он, закрыв глаза, лежал в ее объятиях с загадочным выражением радости на лице, особенно если звучала музыка.
И вот однажды он чудесным образом разрыдался, благотворные слезы ручьями текли у него по щекам; однако Констанс не поняла механизм столь очевидного победного выхода из обычного состояния отрешенности и безразличия. Но что случилось, то случилось, к тому же в самое неподходящее время. Констанс уже стояла одетая, чтобы ехать в город на прием по случаю вручения Шварцу, почетному гостю Международной ассоциации психологов, почетной премии и серебряной медали за вклад в психоанализ. Однако швейцарская няня по какой-то причине опаздывала, и Констанс согласилась посидеть с Аффадом дольше обычного.
Дело было не в новом костюме, который мог бы повлиять на мальчика, — он не обратил на него внимания, хотя едва заметно улыбнулся Констанс, показывая, что рад ее приходу, и даже позволил приласкать себя и взять на руки, не проявляя недовольства. Потом, сидя у нее на коленях, он откинулся назад, показывая, что устал, принялся зевать и тереть глазки. Рукой он случайно коснулся ее волос и вдруг, растопырив пальчики, с очевидной агрессивностью приблизил их к ее лицу, как бы собираясь ткнуть ими ей в глаза. Однако агрессия как пришла, так и ушла. Правда, прежде в его поведении ничего подобного не замечалась. Ребенок захныкал, словно прося, чтобы его отпустили, стал зевать и даже вырываться, но Констанс крепко держала его, желая, чтобы он яснее проявил себя, развил и зафиксировал выказанное им, но довольно неопределенное чувство. Взгляд у него стал яснее, он точнее и очевиднее фокусировал его, выражая испуг, — нет, это слишком сильно сказано — скорее, удивление. С гораздо большим, чем обычно, вниманием Аффад прислушивался к словам и песенкам; он как будто раскачивался, пытаясь сохранить равновесие, потому что соскользнул в незнакомое пространство, где прежде не бывал. Издав слабый стон, он широко открыл рот, но из его горла послышался лишь хрипловатый звук. Вроде сдавленного зевка, который не удался. И тут вдруг — целая Ниагара чувств — вдруг он разрыдался, да еще разрыдался с такой силой и страстью, словно его детская психика взорвалась как бомба и разрушилась. Констанс крепко прижимала мальчика к себе, словно стараясь удержать осколки, покачивала его из стороны в сторону и чуть не плача лепетала его имя, имя своего отсутствующего любовника: «Аффад… Аффад!» Таким образом она от всей души приветствовала его чудесный шаг в сторону нормы. У нее на глазах тоже выступили слезы, однако ей было важно сохранять невозмутимость в сторожевой башне своего сознания, чтобы точнее оценить значение происходящего и таящиеся в нем возможности.
А мальчик тем временем рыдал и кричал изо всех сил, как будто хотел одним махом избавиться от всех демонов, так долго не дававших ему воли, и, не переставая рыдать, опять впал в буйство, стал биться, вырываться и скрежетать зубами. Яростные приступы гнева сменились почти нечеловеческим отчаянием; казалось, его вот-вот разнесет на миллион осколков, которые развеются по свету и исчезнут навсегда. Лишь ласковые крепкие объятия Констанс давали его психике шанс усмирить печаль и с нею взрыв аффекта, вырвавшийся из самых глубин детской души. Ничего подобного Констанс еще не видела за все время своей профессиональной карьеры, хотя в долгих и откровенных беседах, которых не избежать в ее работе, слезы были довольно частым явлением. В бессловесном разряжении [31] ребенка было слишком много ярости и отчаяния. А маленький Аффад все плакал и плакал, пока не лишился голоса и сил.
31
Психиатрический термин.