Седьмая принцесса (сборник)
Шрифт:
— Какой сегодня день, сёстры?
— Чья очередь?
— Кто подскажет ему, что можно и чего нельзя?
— Ты, Понедельник?
— Вторник?
— Пятница?
— Среда?
— Cy66ofa?
— Четверг?
— Воскресенье?
— Какой сегодня день, сестра?
— Не знаю, я уже не различаю времени…
Нет, он не ошибся! Скалы и вправду говорили.
— Тётя Воскресенье! Тётя Понедельник! — радостно закричал Вильчик. Он бегал от скалы к скале, звал, стучался, прислушивался, целовал и гладил белые шершавые склоны.
— Вот вы где попрятались! Тётушки! Возвращайтесь!
Неужели они так постарели? Неужели совсем окаменели их сердца? Не услышал Вильчик ответа от меловых скал. Ледяная ночь была уже на исходе, а Вильчик всё стоял на коленях, упрашивая Семерых Тётушек вернуться в родной дом. Лишь на рассвете, ещё более холодном и зябком, чем сама ночь, оставил Вильчик бесплодные старания, печально зашнуровал ботинки и собрался было идти домой. Вдруг семь шепотков раздались снова.
— Посмотрите на мой передник!
— Ох, повсюду эти чёрные пальцы.
— А меня он испачкал рукавом.
— А по мне прошёлся ногами.
— У него и губы чёрные!
— Неужели нам никогда от него не отмыться?
— Погодите, сёстры, не волнуйтесь. Море нас отмоет.
Вильчик замер. Наконец-то ему открылась правда. Он, именно он перепачкал белоснежную жизнь своих Тётушек, сажей и копотью выгнал их из белённого мелом домика. Вот они и укрылись в неприступной меловой крепости прибрежных скал. А теперь он и скалы умудрился перепачкать, но это не страшно: следы его ног, рук, губ скоро выбелит солнце, сотрёт море, унесёт время. А если бы он, Вильчик, стал вдруг белым? Может, Тётушки тогда вернутся?
И, полный решимости вернуть Тётушек, он отправился домой, к северу, мимо Фристона, мимо Капкац-холма и Наветренного Холма. С первыми лучами солнца он добрался до Вильмингтона, согрел воды, плюхнулся в ванну и принялся оттирать въевшуюся в кожу копоть. Целый кусок жёлтого мыла измылил! Увы… Слишком много времени провёл Вильчик в дымоходах: чернейший уголь рядом с ним показался бы слоновой костью, а чёрный ворон — белоснежным лебедем. Короче, из воды он вышел не белее прежнего.
— Ничего не поделаешь, — вздохнул Вильчик. — Не стоит горевать. Будь я великаном, лежать мне в могиле, что вырыл отец. Будь я белёхонек, точно меловые утёсы, жил бы поживал с моими милыми Тётушками. Да, видно, не судьба… И меня не отмоешь, и Тёток не вернёшь. А могила… Что ж, могила нужна. Попрошу-ка я завтра, чтоб отмерили для меня клочок землицы на вильмингтонском кладбище. Да и примусь за дымоходы, буду чистить их, покуда ноги носят.
И чистил ещё добрых семьдесят пять лет. Уж на работу с костылями ковылял, а в дымоходах управлялся ловко и сноровисто, поскольку был Трубочистом до мозга костей. Теперь уже правнучка Табби Банч кричала снизу: «Глядите! Глядите, там великан!» — когда чумазое и довольное лицо Вильчика показывалось из трубы. До последних дней своих он оставался чёрен, как ночь, и ни капельки не подрос. Умер Вильчик, чуть-чуть не дотянув до ста лет. Хоронить его решили на вильмингтонском кладбище, на малюсеньком клочке земли. Вот положат завтра в крошечную
Нет-нет, не хлюпайте носом, не ищите по карманам платки. Неужели вы, глупыши, думаете, будто умер человек и — конец? Конец жизни оказался для Вильчика началом самых удивительных приключений.
Вечером, накануне похорон, случилось чудо. Оно, несомненно, случилось, хотя никто не видел его воочию. В четырёх милях от Вильмингтона, около моря, сотряслись прибрежные утёяы и вышли из тверди Семь Сестёр в белых передниках. Они пролетели над холмами и над долинами, дорогу им освещала луна. Деревенские спали крепким сном, когда Сёстры опустились около некогда белоснежного домика. Теперь же он был чернее ночи. Сёстры взошли по лестнице в комнату Вильчика и, окружив гроб, стали разглядывать Племянника.
— Ох, — простонала Тётя Воскресенье. — Как бы его искупать?
— А разве можно? — усомнилась Тётя Четверг.
— Напрасный труд, — вздохнула Тётя Среда. — Никакое мытьё не поможет.
— Крошечный совсем… Ну, сущий младенец, — любовно оглядывала Вильчика Тётя Пятница.
— Наш малыш! — проговорила Тётя Вторник.
— А он так хотел вырасти большим! — вспомнила Тётя Суббота.
— Он будет большим! — твёрдо сказала Тётя Понедельник. — Большим и белым. Так и останется в памяти людской: «Белый Великан из Вильмингтона». Дайте-ка мне его щётку и мешок.
Вынув Вильчика из гроба, она положила вместо него лохматую чёрную щётку. На древко натянула мешок для сажи и сказала:
— Ну, точь-в-точь Вильчик. Не отличишь.
Сверху она положила свежий зелёный куст — последний веник, которым Вильчик так и не успел обмахнуть дымоходы.
И, прихватив с собой Вильчика, совсем лёгенькую ношу, они отправились восвояси. На вершине Наветренного Холма по привычке остановились — взглянуть на чистейшую морскую гладь, что простиралась в четырёх милях к югу.
— Смотрите! — сказала Тётя Вторник.
— Что такое? — отозвалась Тётя Среда.
— Что-то приближается к берегу! — воскликнула Тётя Четверг.
— Что же это? — спросила Тётя Пятница.
— Лодка, — ответила Тётя Суббота.
— А в лодке человек, — добавила Тётя Воскресенье.
— Наш давно потерянный брат, — промолвила Тётя Понедельник.
Они ждали его больше ста лет. И теперь с вековым долготерпением, с каким утёсы глядят на череду набегающих приливов, Сёстры ждали, пока пришелец вытащит лодку на берег и доберётся к ним, на вершину Наветренного Холма. Впрочем, ждали они не так уж долго, ибо брат их, подобно им самим, был великаном и по холмам шагал широко, словно с кочки на кочку. С первого взгляда брат и сёстры узнали друг друга.
— Сестрёнки! — сказал он. — Как всегда, с лёгким паром!
— Братец! — отозвались они. — А по тебе, как всегда, мыло с мочалкой плачут. Почему ты убежал из дома?
— По чести сказать, не стерпел ваших головомоек. Пересол всегда плох.
— Да и недосол тоже, — сказала Тётя Суббота, глядя на его грязную шею.
— Хватит спорить, уж всё быльём поросло, — сказал великан. — Я приехал вовсе не для того, чтобы слушать ваше ворчание. Просто я нутром почуял, что пригожусь вам сегодня.