Седьмая версия
Шрифт:
Он опять посмотрел на меня совершенно очумелым взглядом и сказал сладострастно:
– Ух, как я развернусь теперь! Мне весь подвал на первой полосе отдадут в завтрашнем выпуске… Я это так разрисую…
Тут же он настороженно оглянулся по сторонам, словно опасаясь, что кто-то из собратьев по перу из конкурирующих изданий мог нас подслушать, убедился, что ни одной знакомой журналистской физиономии рядом не видно, и радостно рассмеялся.
– Ольга – я твой должник по гроб жизни! – заявил он, влепил мне поцелуй куда-то под левый глаз и опять помчался к телефону – диктовать новый репортаж с сенсационным фактом о гибели одного из российских политических лидеров.
Конечно, Фимка –
Я была несколько ошеломлена и Фимкиной экспрессией, и тем, как развернулись передо мной новые факты. Тут можно даже и не думать, не анализировать – сейчас же новые версии посыплются, как из рога изобилия. Но самая популярная для средств массовой информации будет, конечно, версия о политическом убийстве…
Мне что-то слабо верилось в то, что для гипотетической ликвидации этого самого Суханова можно было организовать катастрофу такого масштаба. В моем представлении – это выстрел из пушки по воробью…
Причем у тех, кто хотел бы его смерти, не было ведь никакой гарантии, что он случайно не останется жив… В катастрофах контрольных выстрелов никто не делает… А если предположить, что среди спасателей есть человек, который проконтролировал факт наступления его смерти?.. И если она не наступила, «помог» Суханову войти в список погибших… То есть попросту – киллер среди спасателей? Почему не может быть такого варианта?
Да нет! Это вообще – чушь собачья! И не только потому, что я слишком высокого мнения о спасателях и не хочу предполагать, что наша репутация может оказаться испорченной. Просто – это само по себе слишком сложно для исполнения и слишком ненадежно в смысле достижения результата… Гораздо проще сейчас киллеры поступают – выстрел, взрыв мины или гранаты, отравление – самый популярный сегодня их репертуар…
Но в теракт я не верю. Да тот же Фимка, если подумает хоть немного серьезно, – тоже не поверит. Но это не помешает ему и в самом деле настрочить полстраницы вдохновенных фантазий в духе Гофмана, где реальность будет переплетаться с вымыслом, с фантастикой, перетекать друг в друга, и разобраться в этом станет уже просто невозможно. А многим, кроме всего прочего, она еще и понравится… Как им нравится все, что имеет запах политического преступления.
…Нагоняй от Грега я за этот «прогул» все же получила. Собственно говоря, не за прогул даже, а за то, что так расширительно истолковала термин своего командира «некоторое время», но главное – не согласовала продолжительность своего отсутствия с ним. Он же волновался за меня, в конце-то концов. Григорий Абрамович сильно напоминал мне моего вечно ворчащего на мою самостоятельность отца. Внешне ничего общего между ними, конечно, не было, но интонации! Боже мой, как часто я стояла перед папой с опущенной головой и теребила подол своего платья, изображая раскаявшуюся грешницу. На самом-то деле голову я опускала только для того, чтобы он не видел мои глаза, в которых в тот момент не было и тени раскаяния…
Но по-отечески меня отчитав, майор проявил самый живой интерес к добытой мной информации. И, как ни странно, не к обнаруженной мною и Фимой гибели Суханова, не к существованию в МЧС неизвестной прежде
Я добросовестно пересказала ему слышанные мною фразы губернатора, и Григорий Абрамович надолго задумался. И я задумалась тоже. Хотя мы явно думали о разном. Меня, например, как-то смутило, что ли, отсутствие в нем интереса к сообщению о службе ведомственного надзора, или, как выразился Фима, – о внутриминистерской разведке. Поведение Грега в отношении этого факта было каким-то неадекватным… Он словно не заметил его. Внимания не обратил. Может быть – не поверил? Счел это очередной выдумкой столичного журналиста? А может быть, это и в самом деле Фимкина выдумка? Или еще чья-то, какой-нибудь скучающей головы из числа его коллег? В той среде, где он существует, это запросто. Утки оттуда вылетают стаями…
Из размышлений нас вывел Кавээн. Он где-то пропадал часа два и заявился с каким-то загадочным взглядом, словно сюрприз нам приготовил… Он нас и в самом деле ожидал. В виде новой версии о причинах катастрофы. Версия была кавээновского производства, и уже в силу одного этого достаточно экзотическая и малоправдоподобная. Кавээн собрал нас вчетвером в их с Игорьком палатке и по всему видно было, что он приготовился говорить долго. Это само по себе уже было сенсацией, поскольку говорить монологами Кавээн не умел и не любил. И раз решился на такое – значит, очень хочет повысить свой рейтинг в группе, и, главное, у него есть какой-то материал, на котором это можно сделать… Ну что ж, послушаем. Кроме всего прочего, это само по себе обещает быть забавным зрелищем…
Рассказчик Кавээн, конечно, – никакой, и он сразу выпалил нам, что среди спасенных на «Сергее Есенине» людей он разыскал психически неуравновешенного типа, который заявляет, что это он взорвал теплоход… Кавээн сам и спас этого типа вместе с Абрамычем в первый день нашей работы… Кавээн горячился и все пытался привлечь к рассказу Григория Абрамовича:
– Ты вспомни, Абрамыч! Что он бормотал всё, когда мы его пальцы от ножки стола отрывали? Он вцепился тогда мертвой хваткой!
Абрамыч пожимал плечами и говорил недоумевающе:
– Не помню… Пальцы мы ему чуть не пообломали тогда, это помню. Крепко держался паренек…
– Да какой-там паренек! – горячился Кавээн. – Ему по паспорту – сорок восемь… Он с виду только – сопляк… И дохляк самый настоящий. Кожа да кости. А если его послушать…
И Кавээн сокрушенно покрутил головой.
– Саш, да ты давай поскорее к существу дела переходи, – не выдержал Григорий Абрамович. – Взялся, как говорится, за…
Но он тут же спохватился и оглянулся на меня. Я поняла, что он хотел сказать. Была такая довольно пошлая, если воспринимать ее живописно, поговорка нашего майора: «Взялся за грудь, говори что-нибудь». Смутился он, конечно, зря – мои уши привыкли за время общения со спасателями к любой ненормативной лексике. Дело было в том, что у Абрамыча были свои собственные представления об общении со мной. Он относился ко мне как к женщине и как к дочери одновременно. Поэтому считал недопустимым для себя говорить пошлости в моем присутствии. И мне это всегда нравилось.
– Извини, Оленька, я хотел сказать – не тяни кота за хвост. Есть что сказать – говори. А так внутри и скиснет…
– Хорошо, хорошо… Я скажу. Но я тоже буду излагать это в виде картинки такой… Ну как там, в газете этой, что ты, Абрамыч, читал…
На Кавээна, видно, та газетная статья произвела неизгладимое впечатление. Настолько большое, что он и сам захотел попробовать… Мы все промолчали. А он, ободренный нашим молчанием и отсутствием шуточек в свой адрес, начал с тривиального плагиата.