Седьмая версия
Шрифт:
Но мне очень не хочется, чтобы эта версия была обнародована. Я знаю, какое это горе – смерть близкого человека. Каково будет читать эту человеконенавистническую галиматью тем, у кого погибли на теплоходе или в поезде мужья, сыновья, жены, дочери, родители, любимые люди? Их психика сейчас и так искалечена несчастьем. Я просто не могу допустить, как психолог, что их можно подвергать такому испытанию – сообщать им, что смерть их близких – закономерна и необходима, для того, чтобы…
А черт ее знает, для чего… Ни для чего она не необходима! Ложь все это! Ложь!
– Извините, – сказала я этому мухомору, –
Старичок засмущался, а Фимка посмотрел на меня как на идиотку. Конечно, он записывал что-то – я видела, но вовсе не собирался писать ни о старичке, ни о его теории. По другим, правда, соображениям – она просто показалась ему не слишком сенсационной… Но я повернулась к старичку затылком и показала Фимке глазами – выйди из номера, будто и правда – за фотоаппаратом…
Фимка поднялся и пошел к двери… Когда Фимка был наполовину уже в коридоре, я вдруг вскочила со стула и воскликнула:
– Ох, извините великодушно, Семен Феофанович! Забыла совсем ему сказать, чтобы он взял цветную пленку… Я сейчас.
И выскользнула в коридор вслед за Ефимом. Он стоял в коридоре, прислонившись к стене, и смотрел на меня сочувственно.
– Вот уж никогда не думал, что старческий маразм так заразен, – съязвил он. – Я-то считал, что это возрастное…
– А ну-ка заткнись, щенок! – разозлилась я и сама удивилась, что так запросто назвала его «щенком», он же всего на полгода моложе меня, но мне казалось иногда, что я старше его лет на десять… – Ты мне еще так и не объяснил, как это идиотское интервью могло оказаться в редакции «Мира катастроф».
– Оленька! – сразу засуетился Фимка, проглотив «щенка» как нечто само собой разумеющееся. – Но я же здесь совершенно ни при чем. Я им отослал тот же самый текст, что и в «Известия», единственное, в чем я перед тобой виноват, – сказал им, где найти твою фотографию. Она у меня на работе в столе лежала…
– В столе! – ужаснулась я совершенно искренне. – Никогда в жизни больше не подарю тебе ни одной своей фотографии…
– Я – чтобы не украл никто! – сморозил явную глупость Фимка и аж покраснел, когда понял, что врет слишком неуклюже…
– Молчи и вспоминай быстро, – решила я все же вернуть Фимку ближе к делу, – кто из твоих здешних симпатичных знакомых имеет какое-нибудь отношение к булгаковской медицине…
– Зачем тебе? – пробормотал Фимка.
– Вспомнил? – спросила я зловеще.
– Катенька! – тут же ответил Фимка. – Конечно, Катенька!
– Кто она?
– Она? – запнулся Фимка. – Она – администратор гостиницы…
– Я похожа на идиотку? – спросила я его еще более зловеще.
– Не-е-ет! – затряс он головой. – Но у нее же муж – главный врач портовой поликлиники. Ты объясни, что тебе нужно-то… Я все организую…
– Вот что, Фимочка, – сказала я тоном, не имеющим ничего общего с дипломатией. – Или ты напрягаешь всю свою извращенную фантазию и ровно через пятнадцать минут эта поганка из твоего номера отправляется в психлечебницу, где его держат неделю, или я звоню в Москву и интересуюсь в редакции «Мира катастроф», ставят ли они автора в известность об изменениях в
– Ну уж сразу им звонить она собралась, – завозмущался Фимка. – Да никогда ни о чем они не ставят… Ладно. Психушка – это не проблема, это мы сообразим… А в редакцию звонить – никакого смысла нет. Конечно, они скажут тебе, что автора в любом случае предупреждают и спрашивают его согласия на правку или переделку материала, но ведь на самом деле они этого никогда не делают… И все, что я могу – либо уволиться, либо подать на них в суд и опять-таки – уволиться. Выбор элементарный: не нравится – не печатайся…
– Вот я бы и не печаталась, – сказала я Фимке и вернулась к старичку, судьба которого на ближайшую неделю была решена только что в коридоре перед дверью Фимкиного номера…
Еще минут двадцать я терпела назойливого популяризатора «теории катастроф», выслушивая его аргументы и подливая ему кофе. Наконец в номер заглянул Фимка и жестом вызвал меня в коридор. Я еще раз извинилась и в коридоре, к своему удовлетворению, обнаружила двух дюжих санитаров и врача – женщину в очках с абсолютно непроницаемым лицом, на котором застыла маска официальной, но совершенно неестественной доброжелательности.
Я поняла, что делать мне тут больше нечего. Фима исполнил мою просьбу, и я не сомневалась, что старичка никто, кроме лечащего врача булгаковской психбольницы, не увидит как минимум неделю… Вот и хорошо. В конце концов, его интеллектуальный бред можно рассматривать как умственное расстройство…
Мне очень не хотелось возвращаться к своим в палаточный лагерь, я чувствовала вину перед ними, хотя и не могла бы четко сформулировать – в чем виновата… В холле гостиницы толпился народ: журналисты, офицеры, кое-кто из знакомых спасателей-волонтеров. Я поняла, что сейчас будет происходить какое-то событие, которое касается всех этих людей. А значит – и меня.
Событие оказалось долгожданным и, как это обычно бывает в таких случаях, неожиданным. Государственная комиссия решила обнародовать свои предварительные выводы. Это сообщение вызвало в холле гостиницы неожиданный переполох. Охрана выставила за дверь всех, у кого не было официального приглашения на брифинг, в том числе и меня. Я не особенно из-за этого расстроилась, все равно такая информация сейчас разнесется по всему городу со скоростью света. И максимум минут через десять я все узнаю.
Десять минут пролетели незаметно за двумя сигаретами… После окончания брифинга даже спрашивать ничего не нужно было. Информация просто витала в воздухе и лезла в уши сама – до того часто ее повторяли на разные лады, пока она не приобрела наиболее концентрированный вид.
Комиссия решила, что во всем виноваты «стрелочники» – капитан и его помощник. При исследовании их тел у них были найдены якобы следы алкоголя и наркотиков, которые они принимали еще до катастрофы. Таким образом, в момент катастрофы и капитан, и его помощник находились в состоянии алкогольного и наркотического опьянения… Остальное можно и не пересказывать, настолько все звучало тривиально…
Настроение мое упало еще ниже, хотя и до того не слишком было хорошим. Мне сразу стало ясно, что эта версия готовилась заранее, просто раньше ее объявлять не хотели, подготавливали почву для ее укоренения.