Седьмая жена
Шрифт:
Салон пустел. Усталые гости расходились по каютам. Каждый хотел набраться сил перед завтрашним днем. Соблазнительные развлечения были запланированы на самые разные вкусы. Верховая прогулка, концерт знаменитого скрипача, игра в рулетку, катание на водяных мотоциклах, гольф, рыбалка, новая кинокомедия, только что отснятая и присланная из Голливуда в подарок, и конечно – вечерний банкет.
Перед уходом Мелада подвела к Антону сонных детей. Он поцеловал их, пожелал спокойной ночи, пообещал завтра прокатить на белоснежной ламе, спустившейся с высоких Анд специально для встречи с ними. Мелада тоже позволила
Значит, это не зажило в ней. А уезжая, она думала, что ей понадобится всего несколько недель. Несколько недель в пенсильванской глуши («Говорят, на севере горы там очень похожи на Карпаты»), чтобы все обдумать, вслушаться в себя. Она просила его не платить ренту за домик вперед, потому что может вернуться в любую минуту. Но вот – не вернулась. Семь месяцев врозь – и до сих пор болит. Хотя почему же семь? На самом деле гораздо больше. Почти полтора года. Почти полтора года прошло со дня его поездки в Олбани. После которой он вернулся и пошел к ней, раскинув руки, и попытался поцеловать и пошутить как ни в чем не бывало.
Но не вышло.
Как она могла почувствовать, что что-то произошло? Какие уроки псковских колдуний и ворожей истончили в ней ревнивое чутье до такого ясновиденья? Ведь он ничем, ничем не выдал себя. И поездка была самая обычная, запланированная заранее, и он действительно выступал вечером в телевизионном диспуте, и она имела возможность видеть эту программу у себя по двадцатому каналу. Никаким образом не могла она узнать, что накануне дочь-5-3 позвонила ему на работу спросить совета и что в разговоре выяснилось, – вот так совпадение! – что они тоже отправляются сегодня в Олбани навестить заболевшую тетю-маму-бабушку Кларенс. И неужели дэдди не зайдет там повидаться с ними? Ей как раз так нужен, так нужен его совет! Потому что она совсем не знает, как ей вести себя с этим противным Питером Лероем. Который воображает, что баскетбольные успехи дают ему право смотреть свысока на старых друзей. И даже не явиться на репетицию школьного спектакля. И вообще, и вообще…
Конечно, он не мог отказать дочери в ее просьбе. И приехал в Олбани на несколько часов раньше. И явился в дом бабушки Кларенс. И, сидя на диване в обнимку с дочерью-5-3 и разрабатывая стратегию борьбы с зазнавшейся баскетбольной звездой, вдруг поймал на себе сияющий взгляд знакомых глаз. Способных по-прежнему – как и много лет назад, под шум приземляющихся самолетов – упиваться радостью чужой встречи. И любовная горошина вдруг вспухла в горле с такой запоздалой силой, что он поперхнулся. И попросил стакан сока. И жена-5 ушла и долго возилась в незнакомой кухне. Так что он пошел за ней следом. И там, в тесном углу за холодильником, они кинулись друг к другу, как двадцатилетние юнцы. И обнимались так, будто не было у них позади ни тягостных открытий, ни измен, ни обид, ни семейной рутины, ни горечи расставанья.
– Как ты?… Как у тебя всё?… Ты вспоминал меня?… Да, да, да!.. А ты?… Я всегда помню… Всегда… Ох, что мы делаем, что мы делаем… Пожалеем потом… Ты постарел… Я слушаю все твои передачи… Нельзя… Нельзя этому дать исчезнуть… Ох, Боже мой – ты все тот же… Это недаром… Недаром нас так свело… Сегодня…
Он проиграл телевизионный диспут по всем статьям. Он едва мог дождаться конца передачи. В кромешной тьме он отыскал дорогу к лесному замку, как будто жил там всю жизнь. Огоньки свечей множились на рюмках, на ножах, на виноградинах, на бусах жены-5. Он смотрел на ее приподнятые скулы, на светящиеся испугом и восхищением глаза и не понимал, как он мог когда-то оставить эту женщину. Не верящую в возможность счастья для себя, но ждущую его каждую секунду. Женщину, роднее и ближе которой не было у него никого на свете.
Как и десять лет назад, они чувствовали себя беглыми преступниками, удравшими ненадолго из-под стражи неусыпных «над». И так же им чудились притаившиеся во тьме сыщики и нацеленные на них объективы. И так же он ощущал под своими пальцами порхание бабочек страха в ее животе. И она с тем же благодарным изумлением повторяла потом: «Как ты кричишь, милый, как ты кричишь…»
Но наутро они послушно вернулись обратно, каждый к своим «надам», не строя никаких планов, ни словом не обмолвившись о том, что где-то когда-то они могут еще раз украсть для себя такую встречу.
Антон принял душ в отеле, убедился, что ночью ему никто не звонил, купил детям подарки в лавке сувениров, Меладе – серебряное кольцо с агатом, и приехал домой нежный, любящий, невиноватый.
Но она все поняла.
Догадалась с первого взгляда.
Видимо, как-то отпечаталась на нем ночь в Дятловом замке, осталась счастливым облаком, которое не смывалось никакими губками, никакими шампунями.
Она отшатнулась, почти отпрыгнула от него.
Ему почудилось, что он слышит лязг задвигаемых решеток, засовов, болтов.
Он надеялся, что рано или поздно это пройдет. Но это не прошло ни через неделю, ни через две, ни через месяц. Она почти все время оставалась одна, совсем одна, в своей добровольной тюрьме. К нему выходила для коротких свиданий. Разговаривала как через стекло. Ни в чем не обвиняла, ни о чем не расспрашивала. Не показывала ни малейшего желания выйти на свободу. Ему как бы давалась единственная возможность вернуть ее, вернуться к ней: присоединиться к ней в ее пожизненном, сокровенном самозаключении.
Но он не хотел. Долготерпение его истощилось. В нем тоже назревал бунт.
«Тойота» останавливается у окошка кафе-мороженого. Вокруг рамы в три ряда идут цветные картинки, изображающие вазочки с пломбиром, бокалы с молочными коктейлями, стаканчики с насаженными на край дольками апельсина, дыни, банана. Женщина за рулем опускает стекло, получает у официантки меню. Девушка в пестром платье решительно тычет пальцем в фотографию – клубничины, разложенные на взбитых сливках. Сын выбирает кофе с мороженым. Дочь капризничает, отказывается выбирать, указывает не на меню, а на белый саквояж пассажирки. Та сначала не понимает. Потом раскрывает молнию пошире. «Да-да», – кивает головой маленькая капризуля. Она хочет того, что налито там, в красном термосе. Пассажирка смеется, качает головой. Нет, этого тебе нельзя.