Седьмая жертва
Шрифт:
— Что ты ей сделал? — спросил Нико, решив тоже перейти на ты.
— Ничегошеньки. Я только потрогал ее грудь, ты же знаешь, как для меня важна эта часть женского тела! Но я все привел в порядок — бюстгальтер, кофточку… Ты-то уже ласкал ей грудь, а?
— Да, — голос Нико сорвался.
— Ага, волнуешься… Приятные грудки, да?
Нико кивнул. Ему бы броситься на этого ублюдка, избить его до полусмерти, но он должен был хранить терпение. Нико постарался вновь обрести контроль над своим дыханием и расслабиться. Было
— Послушай, я привез сюда груди своей жены, вот в этих банках. И думал, что, возможно, успею пришить их к грудной клетке прекрасной Каролин… Но кажется, сейчас можно уже об этом забыть…
— Почему же? — спросил Нико, преодолевая подступавшую тошноту.
— Да, «почему»? Вот уж вопрос так вопрос… По-твоему, всегда должна быть причина? В этом случае проще понять и легче забыть? А если это просто ради удовольствия? Удовольствия от собственной власти, от того, что унижаю, уничтожаю даже?
— Вряд ли. Должно быть что-то еще.
— А если бы причиной было только удовольствие? Что бы ты подумал? У тебя бы сложилось впечатление, что все эти женщины умерли просто так, даже не потому, что я удовлетворял таким образом некое гипотетическое наваждение. Тебе было бы нечего сказать их родственникам. Несправедливость судьбы мучила бы их до последнего дня. А вот объяснение моего поведения могло бы помочь их родственникам оплакать их… Пусть будет так: я — человек, которого ведет к катастрофе его семейное наследие… Подходит?
— А эти слова на стене, они что-нибудь значат? — спросил Нико, указывая на наспех написанное красной краской и еще не просохшее послание.
— Читай.
— «Ибо чресла мои полны воспалениями, и нет целого места в плоти моей».
— Псалом тридцать седьмой, стих восьмой.
— Какими же воспалениями полны твои чресла, Эрик? — продолжал задавать свои вопросы Нико, он даже назвал Фьори по имени, как друга.
— Эта боль разлита по всему телу и так тяжела, что даже годы не смогли ее излечить.
— Что тебе сделали? Что сделала тебе твоя мать? — рискнул спросить Нико, следя за каждым движением убийцы. Перед ним был горящий бикфордов шнур.
— Ага, наконец! Вот этот великий движитель психологических механизмов, вот из-за чего рождаются серийные убийцы: ненависть к одному из родителей. Особенно к матери, которая должна быть властной, выхолащивающей, которая наносит ребенку тяжелую психологическую травму. Так проще, правда? Значительно проще, чем обвинять общество, его модели социальной интеграции и идеологию. А моя мать… Ты прав, это сука из сук, — произнес Фьори, прикрыв глаза, чтобы лучше видеть это наваждение.
— Слушай, я не могу понять… почему всегда тридцать? Тридцать ударов плетью… Почему?
— Конечно же, это день рождения. В тот день она ударила меня, а потом изнасиловала. Но может ли женщина принудить к этому мужчину,
— Ребенок подчиняется, но ничего не решает. Ты тут ни при чем.
— Может быть, и ни при чем. Как бы там ни было, я отплатил ей.
— Так, значит, это ты?
— Тридцать ударов ножом в это поганое чрево, это была просто бойня, но что за наслаждение! В тот день исполнилось ровно тридцать лет, как она заставила меня это сделать…
— А твой отец?
— А что отец? Он отвалил из дома и построил свою жизнь без меня. Другая женщина, другие дети. Он предпочел забыть нас — меня и мою двинутую мать.
— Учительница жаловалась…
— Ага, успел изучить! Мать быстро заставила ее замолчать. Расследование прекращено за неимением…
— Ты никогда никому не говорил об этом?
— Я был ребенком, ты сам только что это сказал.
— Все эти женщины, при чем они?
— Да ни при чем. Случай. Они просто были на нее похожи. Лицо, фигура, осанка… Вероятно, убить ее один раз мне было мало.
— Может быть, хватит? Может быть, ты заключишь наконец мир с самим собой?
— Я понимаю, куда ты клонишь, Нико. Хочешь спасти прекрасную Каролин. Но я еще ничего не решил. Вообще-то, я хотел убить ее, как и всех остальных, и чтобы ты это увидел. Я нашел для этого место. Я так хотел увидеть, как ты найдешь ее тело, изуродованное, безжизненное, я хотел видеть, как ты будешь страдать. Я бы нанес тебе незаживающую рану, ты бы помнил об этом всю жизнь, даже когда я исчезну. Я бы унес с собой еще одну жизнь — твою. Но, должен признаться, ты меня удивил, ты появился, когда я тебя не ждал, и мне пришлось изменить свои планы. Я разгневан, Нико. Я хотел убить ее и не успел. А теперь — как выйдет. Я держу пистолет у ее виска и могу нажать на спуск, когда мне вздумается.
— И я убью тебя.
— Плевать мне ровным счетом. Вот почему я сильнее тебя. Жизнь для меня теперь ничего не значит.
— Каролин ни при чем. Почему она должна платить?
— Нико, ты знаешь, что такое серийный убийца… Я не буду читать тебе лекции. Я смягчаю свою боль, когда убиваю невинных. Воспроизвожу схему. Я болен, Нико. Но не испытываю ни малейших угрызений совести. И если ты меня не остановишь, я буду это делать снова и снова.
— Ты не уйдешь, ты это знаешь.
— Даже если я положу на чашу весов жизнь Каролин? И твоя совесть выдержит?
Нико чувствовал себя обессиленным, во рту пересохло так, что он с трудом выговаривал слова.
— Но она не такая, как другие. Она не беременна…
— Это правда, но я решил, что это — детали, как и с Адер. Знаешь ли ты, что моя мать сделала аборт? Мне было тогда шесть. Мы могли бы противостоять ей вдвоем, но она оставила меня одного.
— Я люблю ее, Эрик. Ты не убьешь ее, я не смогу этого вынести.