Седьмая жертва
Шрифт:
Поневоле вспоминались и другие странности в поведении соседа. Иногда он исчезал на два-три дня, забирая с собой собаку, и по возвращении на встревоженные вопросы отвечал со смехом, что ездил на рыбалку или на охоту.
На охоту с догом! Просто смешно. И ни разу – ни разу! – не угостил соседей ни рыбой, ни дичью. Даже не похвастался добычей. Настоящие рыбаки и охотники так себя не ведут. Однажды Ира из окна увидела, как сосед уезжает. В костюме и с «дипломатом» в руках Андрей Тимофеевич садился в «Волгу», устроив Агата на заднем сиденье. Вернулся через три дня и объявил: «Рыбачить ездил». Это
Ирина в тот раз промолчала, потому что была человеком воспитанным и деликатным. В конце концов, сосед – мужчина красивый, еще не старый и вдовый, иными словами – свободный, наверное, он провел эти три дня с женщиной, и кто сможет упрекнуть его в том, что он не сказал правду? Да, в тот единственный раз Ира точно знала, что Андрей Тимофеевич солгал, но нашла для этой лжи вполне приемлемое оправдание. Теперь же, покопавшись в памяти, она пришла к выводу, что сосед солгал не только в тот единственный раз. Он врал насчет своих отлучек всегда, никакой он не рыбак и не охотник. Просто у него есть женщина, и женщина эта появилась давно, наверное, сразу после смерти жены, скончавшейся два года назад, а может, и раньше была, при жене еще. Соседу не хочется, чтобы о нем говорили: «Только-только жену похоронил и уже другую завел», вот он и скрывает. А может быть, эта дама – человек известный, например, знаменитая актриса, лицо которой всем хорошо знакомо, поэтому Котофеич не хочет, чтобы о ней знали соседи.
Придя к такому выводу, Ирочка облегченно вздохнула. Ну вот, зря она человека подозревает, бочку на него катит. Все нормально, все вполне объяснимо.
Она уже успела погулять с Гришенькой и замариновать мясо для ужина, когда подозрения вновь зашевелились в ее голове. А комнаты? Почему он их запирает?
Почему ни разу не показал Ире всю квартиру целиком, как это обычно делают все хозяева? И еще вспомнилось, что несколько раз он выгонял Иру, когда ему звонили по телефону. Ну, не то чтобы грубо так выгонял, нет. Он снимал трубку, говорил: «Одну минуту», потом поворачивался к Ирочке и мило улыбался со словами:
– Я вас провожу, дорогая?
Да-да, именно так, с вопросительной интонацией, которая не оставляла пространства для маневра. Что можно было ответить на такой вопрос? Только два варианта. Либо:
– Да-да, конечно, всего доброго, спасибо за чай.
Либо:
– Ну что вы, не затрудняйтесь, я найду дорогу к своей квартире.
Третьего варианта не было. Не отвечать же:
– Да вы разговаривайте, не стесняйтесь, я посижу, послушаю.
Вежливая Ира использовала в таких случаях первый вариант и уходила. Что за таинственные переговоры вел Котофеич? Впрочем, если все дело действительно в женщине, тогда понятно. Не станет же он при Ирочке ворковать со своей возлюбленной, роман с которой так тщательно скрывает.
Под мерный шум пылесоса (исправленного, кстати, рукодельным соседом) подозрения снова отступили, но остался непроясненным вопрос с запертыми комнатами. Ах, если бы Ирочке удалось придумать логичное объяснение этим дверям с замками, ей стало бы в тот же миг легко и радостно. Подозревать милого пожилого соседа в чем-то дурном не хотелось, он такой славный человек, всегда готов прийти на помощь. Но объяснение все не находилось,
Глава 15
Этого никто не ожидал. В самый разгар утренней оперативки, которую проводил Коротков, дверь открылась и на пороге возник лично полковник Гордеев. Собственной персоной. Вид его нельзя было назвать цветущим, но уж болезненным-то он не был, это точно.
– Картина Репина «Не ждали», – шепотом прокомментировал Доценко, наклонясь к Насте.
– Тебе видней, – улыбнулась она, – ты у нас теперь крупный спец по части живописи.
– Это почему?
– Потому. Не ты один тут сыщик.
Настя даже не заметила, что впервые за все время совместной работы обратилась к Михаилу на «ты». Он, кажется, тоже этого не заметил, потому что был полностью поглощен мыслью о том, как это Каменская узнала о его культпоходе на выставку живописи.
Колобок несколько секунд постоял в дверях, внимательно оглядывая присутствующих, потом удовлетворенно кивнул.
– Продолжайте. Не буду мешать. После совещания попрошу зайти ко мне Короткова, Каменскую и Доценко.
Он вышел, но совещание так и не было продолжено. Коротков, оглядев сотрудников, спросил:
– Кто-нибудь знает, что случилось? Почему Гордеев здесь?
Ответом ему был гул голосов, из которого следовало, что для всех сие явление оказалось полной неожиданностью.
– Может, его выписали? – предположил кто-то.
– Не может, – отрицательно мотнул головой Юрий, – я только вчера вечером с ним разговаривал, о выписке и речи не было.
– Он мог просто не предупредить, – сказала Настя. – Знал, что сегодня его выпишут, но специально промолчал, чтобы застать нас врасплох и посмотреть, чем мы по утрам занимаемся.
– Ладно, все свободны. Миша, Ася, вперед за орденами.
Втроем они вошли в кабинет Колобка и застыли у двери, вопросительно глядя на начальника. Все правильно, с хмурой усмешкой подумала Настя, нужно успевать с самого утра получить выволочку от начальника, чтобы потом весь день чувствовать себя свободным.
Гордеев, сидя за столом, перебирал бумаги. Кинув быстрый взгляд на подчиненных, он снова уткнулся в какой-то документ, коротко бросив:
– Рассаживайтесь. Поговорим.
Они молча уселись вокруг длинного приставного стола, не ожидая ничего хорошего. Ожидания полностью оправдались.
– Я бы хотел услышать подробный и последовательный отчет о работе по убийствам, связанным с телепередачей, – жестко произнес Гордеев. – Сегодня утром мне позвонил генерал и вежливо поинтересовался, когда я смогу ему доложить о результатах. Я надеюсь, вы понимаете, что, когда ставится такой вопрос, ответ может быть только один: сегодня. Преступлениями интересуется пресса, дело получило широкую огласку, у Образцовой берут интервью, уже потоком идут публикации, которых вы, конечно, не читаете, вы же так ужасно заняты, вы же всех убийц в Москве переловили, пока я болел. Из всего, что вы мне рассказываете, когда приезжаете в госпиталь, вытекает неутешительный вывод: докладывать нечего. С этой интересной мыслью я не могу идти к генералу. А теперь я вас слушаю.