Седьмое небо
Шрифт:
Леван въехал во двор. Еще не было и половины одиннадцатого, а свет горел лишь в двух-трех окнах. «Все разъехались на отдых», — подумал Леван.
Он медленно поднялся по лестнице, не спеша отпер дверь и вошел в прихожую. Было душно. Включил свет и поспешил распахнуть окно.
В ванной снял рубашку. Холодная вода была очень приятна. Он долго растирался.
В комнатах стало прохладней. Леван прилег на диван. Перед его глазами все еще стояла Натия. Он видел ее, с прямыми тяжелыми волосами и двумя широкими передними зубами.
Он
В комнате было серо от зыбкого света уличных фонарей.
Наконец-то он один, совсем один. Никто не мешает ему думать.
Но лежать было невмоготу. Он вскочил и принялся ходить по квартире, снова улегся и снова встал.
Наконец решительно разделся и лег в постель. Уснуть никак не удавалось.
«Неужели влюбился? — спрашивал себя Леван. — Разве бывает так вдруг? С первого взгляда?»
Он попытался взять себя в руки и заснуть. Старался не думать о Натии, но ничего не получалось. Задремал только к рассвету.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ночью Руставский металлургический комбинат напоминает праздничный парк, убранный разноцветными огнями. А домны и огромные трубы похожи в темноте на разукрашенные новогодние елки.
Жизнь на заводе не замирает ни на одну секунду. Уж коли домна заправлена, ее не остановишь. Металлургия не знает выходных дней. Беспрестанно к заводу подходят товарные эшелоны. Они везут руду, известь, ферромарганец, металлолом, уголь, огнеупорные материалы, доломит, алюминий, увозят трубы, стальной прокат, металлические листы.
Кто сосчитает, сколько людей и сколько мастеров разных профессий работает на этом заводе?
Каждый знает свое дело, каждый трудится на своем месте. Работает на заводе электрик и ничего не знает о работе сталевара. А сталевар не знает работы механика.
Только главный инженер должен знать все, на этом огромном заводе для него не должно быть ни одного незнакомого уголка.
Для главного инженера не существует нормированного дня — его, как врача «Скорой помощи», могут и ночью вызвать в цех из дома. Его конь должен всегда быть под седлом.
Михаил Георгадзе не оставлял ни одного дела без внимания, но домны особенно любил… Больше всего он нервничал, если что-нибудь не ладилось у доменщиков.
В тот день он был не в духе — сердце беспокоило. Вечером он принял холодный душ и лег в постель.
«Устал я, — сознавался самому себе главный инженер, — года три-четыре еще смогу проработать, а потом каюк».
В этот вечер он долго не мог заснуть, а когда наконец забылся, в полночь его разбудил телефонный звонок. Георгадзе спал чутко, как заяц, вскочил сразу же. Но жена опередила его, успела взять трубку.
— Может быть, без него обойдетесь? Он очень плохо себя чувствует, что-то сердце шалит.
Михаил терпеть не мог опеки жены. Еще каких-нибудь два года назад жена не посмела бы вмешиваться в его дела. А теперь вот пожалуйста!
— Ты что это болтаешь, что за бабьи разговоры! — Он вырвал у нее трубку. —
Елена с беспокойством глядела на мужа. А у него от волнения лицо исказилось, побледнело. Он бросил трубку и поспешно начал одеваться.
Авария произошла в доменном цехе у первой печи.
Когда Георгадзе бегом спустился по лестнице, машина уже ждала его у подъезда.
Загрузка руды, агломерата и раскислителей в домну происходит непрерывно. Ее производят с помощью маленьких вагонеток — скип. Каждый раз, когда скипа разгружается, приходится открывать печь. Но при этом в домне необходимо сохранять постоянную температуру и давление. Для этого в верхнее загрузочное отверстие вставлены три воронки — одна над другой… Скипа опрокидывается в верхнюю, а нижняя в это время прикрывает отверстие печи. Затем верхняя воронка открывается к расширенной части домны и через свободные щели шихта ссыпается во вторую воронку. Как только верхняя воронка опорожняется, ее поднимают на прежнее место, и отверстие герметически закупоривается. Только после этого открывается нижняя воронка.
Вот в этом-то устройстве и произошла авария. Между нижней воронкой и стенкой застрял большой ком извести. Как ни старались его протолкнуть вниз, это не удавалось.
Михаил Георгадзе ворвался в цех взбешенный. Но в цехе никого не было, все попрятались, зная характер главного — он мог вылить свою злость на первого встречного, независимо от того, виновен он или нет. Рабочие закрылись в комнате отдыха, многие прятались за будкой сменного инженера.
Домна имеет высоту пятнадцатиэтажного дома; чтобы попасть к месту аварии, надо было сесть в лифт, надеть противогаз, потому что во время плавки выделяется много вредных газов, и все они собираются вверху. Человеку с больным сердцем ни в коем случае нельзя туда подниматься. Георгадзе хорошо это знал. Знали это и доменщики. Именно поэтому все они поднялись наверх и не торопились спускаться. А Георгадзе бегал, ругался, бесновался внизу.
Наконец он заметил за будкой рабочих.
— Вы чего от меня попрятались? Где Зураб Миндели, где, я вас спрашиваю? Всех с работы поснимаю! Никого в цехе не оставлю!
— Он наверху, товарищ главный…
— Ты из чьей смены?
— Джумбера Меладзе.
— И он тоже наверх соизволил подняться?
— Да.
— Конечно, все боятся мне в глаза посмотреть. Сейчас же поднимись и скажи, что я приказал немедленно спуститься. Я жду! А сварщики пришли?
— Они давно наверху.
— А все ли в противогазах?
— Все, кроме Миндели и начальника смены.
— Так им и надо, если отравятся. Слыхано ли — такая авария! Нет, я тебя спрашиваю, ты когда-нибудь слыхал о такой аварии? Чтоб в воронке известковый камень застрял? Это позор на весь свет.
«Легко я отделался», — обрадовался рабочий и побежал что есть силы.
Давление в печи уже упало. Температура снизилась. Дальнейшее охлаждение грозило катастрофой — кирпич мог дать трещины.
Георгадзе уселся в будке. Второго рабочего послал за водой. Парнишка вернулся мигом. Михаил отпил несколько глотков и поставил стакан на пол.