Седьмой человек
Шрифт:
Второй раз в жизни опускался Гершанович по тем же темным каменным ступеням на смерть в подземелье. Он не узнал среди своих товарищей, шедших с ним на гибель, ни одного знакомого лица, и по их словам он догадался, что этих людей недавно привезли из Польши.
Ефрейтор сосчитал восемь человек, и в их числе Гершановича, шедшего вторым, а прочих оставил на лестнице.
В подвале светил робкий свет одинокой свечи, и возле света стоял
– А нам экономить нельзя, пусть две пули на каждого немца придется, и то будет доход!"
Ефрейтор начал устанавливать заключенных в затылок.
– Я седьмой!
– загодя напомнил Гершанович.
– Первым не хочешь умирать?
– спросил ефрейтор.
– Перехитрить нас хочешь? Умирай седьмым, по льготе, положи себе кирпич под ноги, у тебя роста не хватает.
Гершанович положил кирпич под ноги и встал на свое смертное место. Он посмотрел на восьмого, последнего человека - перед ним была лысина старика, покрытая пухом младенчества.
"Будет смерть, - сообразил Осип Гершанович.
– А что такое? Здесь я жил неплохо; на тот свет попаду - и там буду стараться быть, и там мне будет хорошо, и детей своих увижу. А если ничего там нет, так, значит, я буду как мои мертвые дети, наравне с ними, - и это будет тоже хорошо и справедливо: зачем я живой, раз в земле мое убитое сердце?"
– Готово?
– спросил офицер.
– Дышите глубже!
– приказал он заключенным и затем пообещал им.
– Сейчас вы уснете сладким детским сном!
Гершанович, наоборот, перестал дышать и прислушался в наступившей тишине, желая услышать для своего развлечения выстрел; но он его не услышал и сразу сладко уснул: добрый ум его забылся сам по себе, обороняя человека от безнадежности.
Проснувшись, Гершанович попробовал свой лоб - он был гладкий и чистый. "Пуля у меня в уме", - решил человек. Тогда он попробовал свой затылок и нащупал там лишь старую вмятину прежнего увечья. "Я все еще живой, я на этом свете, я же так и думал, - размышлял узник.
– Их новый мушкет - это не изобретение, их начинка патрона слаба, я так и знал. Ну скольких они убили одной пулей? Ну троих, четверых, наверно, а прежде до меня, до шестого, пуля доходила: слабеет враг людей, слабеет - я чувствую!"
Гершанович, лежа, пригляделся в сумраке, еще озаренном тайным, еле дышащим, вздрагивающим
– От испуга может свет кончиться, а что тогда будет? Не нужно пугаться!"
Он сообразил, где находится; это было подземелье, где их, восьмерых людей, расстреливали, и свеча еще вдали не догорела. "Плохо, что мы тут, рассуждал Гершанович.
– Будет смерть. Ну что ж! Перед смертью тоже бывает немного жизни. В прошлый раз меня увезли в могилу, оттуда можно было жить..."
К нему склонился офицер. Гершанович почувствовал его по чужому дыханию, по смрадной нечистоте его внутренности, выносимой с дыханием наружу.
– Ну, как это у вас большевики говорят?
– сказал офицер.
– Не вышло?! Седьмым стал в очередь, жить захотелось еврею!
– По-моему, это у вас не вышло, - ответил Гершанович, - я живой!
– Ты уже мертвый!
– определил офицер и наставил в лоб Гершановичу дуло своего личного маленького револьвера.
Гершанович поглядел в бледные, изжитые тайным отчаянием глаза офицера и сказал ему:
– Палите в меня... Здесь у меня жизнь, а там мои дети - у меня везде есть добро, мне везде хорошо... Мы здесь были людьми, человечеством, а там мы будем еще выше, мы будем вечной природой, рождающей людей...
Пуля вошла в глаз Гершановичу, и он замер; но еще долгое время тело его было теплым, медленно прощаясь с жизнью и отдавая обратно земле свое тепло.
6
Спустя много времени к нам через фронт явился пожилой партизан и рассказал нам эту историю гибели Гершановича. Он был восьмым, последним человеком в очереди смертников, а впереди него стоял Гершанович. Он сумел настолько сподобиться мертвым и настолько сократил свое дыхание, что даже остыл телом, и тем обманул, ради жизни, немецкого офицера и даже ввел в заблуждение пробовавшего его затылок Гершановича.
Свеча в подземелье потухла, другой зажигать не стали, и этот старик, без точной проверки его смерти, был свезен и брошен в овраг вместе с истинными покойниками, а затем тихо ушел оттуда. Из экономии рабочей силы фашисты не всегда роют могилы, в особенности зимой - в мерзлом грунте.