Седьмой ключ

Ткач Елена

— Я как-то… — начала Ветка, явно сомневаясь, стоит ли откровенничать или замять разговор. — Ну, в общем…

— Ну, ну, смелее! — Ксения ободряюще улыбнулась.

А Ветка, словно засохший цветок к воде, потянулась к этой улыбке, впитала ее всеми порами, вздохнула… и решилась на откровенность.

— Я очень мало знаю… ну, об искусстве, художниках. Мама, она в университете училась, но со мной об этом не говорит. Может, думает, мне это не интересно. А мне интересно! Я где-то в газете прочла, что все цвета имеют свое особое значение. Тайное. Там было написано «мистическое».

— Ну да, это значит, сокровенное, загадочное.

— Вот!

Это мне ужасно интересно. Я бы хотела знать об этом все, что только возможно. Читать побольше… и вообще.

Ксения видела: разговор этот дается Ветке с трудом. Точно не было того первого их совета, на котором все чувствовали себя так свободно, где не нужно было подыскивать слов… А тут Ветка как будто говорить разучилась, словно их разделяла невидимая стена.

«Мне казалось, мы с Веткой дышим одним воздухом… — подумала Ксения, досадуя на себя, как будто именно в ней крылась причина Веткиной зажатости и недоверчивости. — А сейчас точно кто-то мешает нам. Надо бы постараться эту преграду сломать, не то мы с нею можем чужими сделаться. Раз пробежал холодок отчуждения — и прощай понимание, прощай близость! Нет, голубушка, милая, я тебя не отдам!»

— Присядь со мной, киска! Ничего, что я тебя так назвала? — она испытующе взглянула на девочку, которая напоминала трепетную стрекозу: одно движение, шорох — и порх! — улетит…

— Тетя Ксенечка! Вы можете называть меня как хотите — мне все в вас нравится… — и сама испугавшись неожиданно вырвавшегося признания, Ветка зарделась и закусила губу.

— Спасибо! — Ксения сделалась очень серьезна. — Скажи мне… только честно. Ты на маму сердишься, да? Тебе сейчас трудно, а она занята и как будто этого не замечает… Только давай говорить без виляний и реверансов — начистоту — мы с тобой люди близкие и, надеюсь, это надолго. Не отвечай сейчас ничего, вижу, ты все понимаешь. А я… я тоже многое вижу. И хочу сказать… не обижайся на маму, голубка! Ей сейчас трудно очень… Неподъемную тяжесть она себе на плечи взвалила.

— Как это?

— То, чем сейчас мама твоя занята — это спасенье для нас. Я в нее верю. Я не вправе тебе открыть — только она может, если сочтет возможным… Похоже, попали мы в очень непростую историю, и корни ее — в далеком прошлом. А мама твоя эти узлы старается развязать.

— Сочиняя роман? При чем же тут мы?

— Ее роман о нас. О том, что было с нашими предками, чьи страсти, неизжитые, непрочувствованные, неочищенные, передаются нам, детям. И что с нами будет, если мы — каждый из нас — не найдем и не пройдем собственный путь. Твоя мама… в своем романе она соединяет судьбы и времена. Она нас спасает, во всяком случае делает попытку спасти.

— Но как, как? — Веткины глаза загорелись лихорадочным блеском, точно разговор этот прорвал шлюзы, сдерживающие в душе все передуманное и перечувствованное в эти дни.

— Погоди, Веточка, не спеши… Здесь нам спешить нельзя. И говорить слишком много тоже нельзя. Поверь мне! После, потом — в Москве. А здесь… Постарайся мне поверить: не обижайся на маму! Она с тобой! Каждую минуту… В эти дни она ближе к тебе, чем ты думаешь. И не обращай внимания, что она раздражается, если ее прерывают. Когда человек входит в иное пространство — его нельзя дергать попусту. Он должен сам…

— В какое иное?

— Понимаешь, ее роман — это как бы иное измерение. Она не здесь, не с нами. Она — там. Ведь творчество — это тоже магия, если хочешь. Волшебство. Только оно — от Бога, спаси нас, Господи, и помилуй! — с глубоким вздохом

шепнула Ксения и перекрестилась.

Ветка задумалась.

— Тетя Ксенечка! — она смутилась и отвела взгляд. — Мне как-то неловко сознаться, но я… в общем, не до конца верю.

— А у веры и нет конца.

— Да, я понимаю… Душой-то я верю, а разум мой сомневается. Вы понимаете, ну была бы я старушкой неграмотной и все твердила бы: крест да молитва! Мне мама призналась, что слова эти ей кто-то как бы шепнул в душе. И священник в нашей гимназии тоже говорит, что это сила, против которой любое зло бессильно…

— Священник в гимназии? — переспросила удивленная Ксения.

— Ну да. У нас гимназия — с православным уклоном. К нам священник после уроков по четвергам приходит — отец Арсений. И про святое рассказывает.

— А, понятно! Только ты не сбивайся, лапушка.

— Да, постараюсь. Ну вот! Я понимаю, что мир совсем не такой каким кажется, есть мир невидимый, он скрыт от нас… и его нельзя линейкой измерить. Я Достоевского этой весной начала читать. Много читала. Хотя «Властелин колец» Толкиена… в общем, там все понятно! А Достоевский — он все в тебе переворачивает… жутко так! Как он говорит: поле битвы — в душах людей. Ой, теть Ксень, я так много лишнего говорю, но иначе совсем собьюсь, а мне важно эту мысль за хвост ухватить, а то я ее никогда не поймаю…

— Не волнуйся, поймаешь! Ты все сможешь, я вижу. Ты ведь только в самом начале пути — и не надо спешить. Мы потихоньку пойдем. Ты сказала, отец Арсений вам объяснял, что крест и молитва — самая крепкая броня, нерушимая. Так?

— Да, именно так.

— А ты сомневаешься?

— Ну… неужели этого хватит? Только крест и молитва… и все?!

— А чего бы тебе хотелось? Ракеты и пули — против того врага, которого видно, а против невидимого — и оружие нужно особенное, которое воздействует на ином, тонком уровне. А там все устроено не совсем так, как привыкли мы разуметь нашей логикой. Там все как бы наоборот.

— Как это?

— Как же это сказать?.. Врасплох ты меня застала! Ну представь: Иисус Христос с точки зрения житейской логики победитель или побежденный?

— Наверное… побежденный. Да?

— Ну, конечно! Он приговорен к смертной казни и приговор приведен в исполнение. Смерть в нищете, в одиночестве — даже ученики отреклись! С точки зрения земной логики — полный крах. А в нем — величайшее чудо, воскресение и победа! Великая тайна агнца. Любовь… Тут она начинается, в той точке, когда говорят: возьми! Когда отступает ненасытное «я», когда оно меркнет и сквозь оболочку — сквозь тленное и жадное естество, которому поклоняется мир, начинает светиться нетленный свет. Зерно духа… Но, наверно, я слишком путано говорю, да?

— Нет-нет, я все понимаю. Просто у этих темных… магов и как их там, ведьм, колдунов… Сколько у них всего! Заговоры, колдовство, обряды всякие, заклинания… А верующему человеку это нельзя. Запрещено. Почему же все так несправедливо устроено? Им все можно, а нам — ничего…

— Глупенькая ты моя! — Ксения прижала к себе Веткину голову. — Нет тут ответа на уровне «дважды два» и влезла ты, можно сказать, в самые дебри! Нам бы хорошего батюшку, да не один вечер с ним провести за беседой… Ну, разве ж я в две минуты могу тебе объяснить и всю историю падения ангелов, а вслед за тем человека, и искупление как возможность залечить эту рану, этот чудовищный разрыв… Как наш мир называется, помнишь? Царство Князя мира сего! Все в нем устроено по его закону.