Седьмой круг ада
Шрифт:
Зажгли еще один каганец, с толстым фитилем. Командир отряда поднес его к лицу Кольцова:
– Ну?
– Вроде – они… а вроде – и не они…
– Еще гляди! – грозно приказал командир. – От тебя, жить или не жить ему, зависит! – В наступившей тишине звучно щелкнул курок нагана.
Кольцов понял: скорее всего небритый скажет «Это не он». И уже никто больше не станет ничего проверять, выслушивать.
– Дай и мне на тебя поглядеть, – сказал он небритому. – Если ты меня часто видел, значит, и я тебя.
Память не подвела: перед Кольцовым стоял денщик Микки Уварова.
– Сидор! –
– Они! Точно они! – воскликнул Сидор. – Вот где встретиться довелось, ваше благородие. А я, значит, со службы белой убег. Сперва до батьки Махно, а от него – сюда, в Крым.
В землянке раздался вздох облегчения.
После ужина командир отряда, крымский шахтер Стрельченко, поведал Кольцову немало любопытного о партизанском житье-бытье. Таких отрядов в Крыму насчитывалось много, однако далеко не все были объединены, не подчинялись единому командованию, а потому и борьба их с врангелевцами носила характер эпизодический…
Утром Кольцов рассмотрел лагерь отряда. Он находился на довольно крутом склоне. Партизаны с трудом выдолбили в скальном грунте четыре прямоугольных углубления и накрыли их – получились хоть и не очень уютные, но зато едва заметные землянки.
Стрельченко гордился тем, что ни одна облава, ни деникинская, ни врангелевская, ни разу сюда не добралась.
Еще несколько дней назад Стрельченко и не подумал бы покинуть это насиженное и обжитое гнездо, а сегодня он отдал приказ подготовиться к перебазированию на новое место. Случилось непредвиденное: из отряда ушли несколько человек. Дезертировали. Поддались на белогвардейскую пропаганду.
– Нашли где-то белогвардейскую газету, прочли приказ Врангеля, – объяснил Стрельченко. – Если Деникин на голый патриотизм давил, то Врангель о земле заговорил, будто будет землю крестьянам раздавать. Хитро так написано: отдавать «обрабатывающим землю хозяевам». Вот несколько наших мужичков и рассудили, что, если они с нами будут, а Врангель повсюду власть возьмет, им земли не видать. И ушли.
– А если не возьмет? – улыбнулся Кольцов.
– Об этом они не подумали. – И, помолчав немного, добавил: – Тут порою такие баталии словесные случаются – и все из-за земли. То товарищу Ленину не доверяют, потому как товарищ Ленин хочет военные коммунии сорганизовать…
– Не Ленин, а Троцкий, – поправил Кольцов.
– А Троцкий кто? Друг и правая рука товарища Ленина… То в господине Врангеле сомневаются: раз он сам из помещиков, вряд ли против своих пойдет… Нету у мужика уверенности, потому и находится в постоянном сомнении. Он сейчас – как баба на выданье: кто лучше приголубит, к тому и подастся.
Факт оставался фактом: несколько крестьян ушли с повинной к врангелевцам и могли вывести на партизанскую базу карательные отряды. Поэтому Стрельченко расставил подальше от базы караулы, с тем чтобы белые при облаве не захватили их врасплох. А тем временем они готовились уходить с этих насиженных мест.
Стрельченко дал Кольцову газету «Великая Россия».
– Прочти вот это. – Он ткнул прокуренным пальцем в набранную жирным шрифтом заметку.
Это и был приказ. Точнее:
«Первый приказ
Правительства
вооруженными силами на Юге России.
20 мая 1920 года, № 3226, г. Севастополь.
Русская армия идет освобождать от красной нечисти родную землю.
Я призываю на помощь мне русский народ.
Мною подписан закон о волостном земстве и восстановляются земские учреждения в занимаемых армией областях. Земля казенная и частновладельческая сельскохозяйственного пользования распоряжением самих волостных земств будет передаваться обрабатывающим ее хозяевам.
Призываю к защите Родины и мирному труду русских людей и обещаю прощение заблудшим, которые вернутся к нам.
Народу – земля и воля в устроении государства! Земле – волею народа поставленный хозяин! Да благословит нас Бог!
Генерал Врангель».
– Такой вот приказ, – сказал Стрельченко, принимая обратно газету. – И слов-то немного, а скольких заставил задуматься. Одни, видишь, уже ушли, а иные – в сомнении. Очень их смущает в приказе слово «хозяин». Как думаешь, кого барон имеет в виду? Может, себя?
…Три дня провел Кольцов в горах. Присматривался к людям, к жизни отряда. Партизанами были в основном сбежавшие еще из деникинской армии крестьяне. Было несколько рабочих, они приняли на себя командование отрядом. Находились здесь и такие, кто в прошлом занимался воровством, мошенничеством, конокрадством. Сейчас они выполняли в отряде роли снабженцев, руководили налетами на обозы…
Отряд ни с кем не был связан, он жил своей замкнутой автономной жизнью, принося пользу красным лишь самим фактом своего существования: время от времени партизаны грабили врангелевские продуктовые и фуражные обозы и тем самым отвлекали на себя какое-то количество войск для несения караульной и охранной службы.
Где-то по соседству, в районах Биюк-Янкоя, Орта-Саблы, Таушан-Базара, находились такие же, чуть побольше или чуть поменьше, партизанские отряды, которые жили такой же жизнью и точно так же не очень рвались в бой.
Это была дремлющая сила. Ее следовало разбудить. Для этого надо было добираться к своим, ехать в Киев, в Москву, быть может, к самому Дзержинскому – и слать сюда командиров, способных объединить этих прячущихся в ущельях, в лесных чащобах людей, повести их за собой…
Но как добраться к своим? Пешком, через наводненный белыми войсками Чонгар и Перекоп? Или на лодке? Из Донузлава в Скадовск или из Севастополя в Одессу? Но разве возможно это без помощи подполья?
Кольцов смутно представлял себе, как найти подпольщиков. Но не сидеть же здесь, в этом партизанском лагере, убедив самого себя, что ты принимаешь посильное участие в борьбе с врагом! И ждать. Чего? Разгрома белогвардейцев? Чтобы потом спуститься с гор и присоединиться к тем, кто действительно не щадил своих сил в борьбе с врагом? Нет, такой жизни Кольцов не желал.