Седьмой круг ада
Шрифт:
Задуманная белыми операция грозила обернуться для 13-й армии полнейшей катастрофой. И Кольцов вдруг почувствовал острое ощущение беспомощности – для людей по-настоящему сильных это худшая из пыток.
Время!.. Как предупредить своих о десанте, если времени почти нет?.. Он аккуратно положил документы в сейф.
– Как только Миронов закроет сейф, пусть Илларион уводит его. И сами сразу же уходите! – сказал Красильникову Кольцов, прошел через коридор вагона в тамбур и спрыгнул на землю. Дым огромного, бушующего рядом пожара плотной пеленой стлался вокруг. В двух шагах ничего не было
Ермаков доехал до самого начала довольно длинной ветки, ведущей в тупик, к пристаням РОПиТа. В двух или трех километрах от выходной стрелки замедлил ход. Ждал, когда ему подадут сигнал. Наконец он увидел вдали, в условленном месте, размахивающего руками человека, понял, что операция завершена, и обернулся к Баринову:
– Все! Уходим! – И затем сказал машинисту и его помощнику: – Сдавайте назад! И… прощайте!
– Вы бы нам хоть синяков каких… или связали, – взмолился машинист.
– Некогда! Друг друга обеспечьте, хлопцы!.. А что поехали – так говорите как договорились. Когда загремело – испугались, решили от взрывов подальше. Потом увидели, что вагон потеряли, – вернулись.
– Сказать все можно. Да ведь могут не поверить.
Поезд уже шел к тупику, где сиротливо стоял забытый слащовский салон-вагон. Ермаков, а за ним и Баринов скатились со ступенек под откос. Едва поезд остановился, Пантелей перебежал в слащовский салон-вагон. Под ногами у него захрустело стекло. Трепыхались на сквозняке занавески. Темные клочья пепла медленно плавали по вагону.
Сокрушенно покачав головой, Пантелей взялся за веник и совок, стал торопливо наводить в вагоне порядок. И все время, пока он подметал, протирал, убирал, его не покидало ощущение беды. И наконец его осенило. Он оглядел салон-вагон, заглянул в столовый отсек, осмотрел все закутки и каморки.
– Граф! – позвал он. – Гра-аф!
Ворон не отзывался. В салон-вагон заглянул часовой.
– Ну, чего тут? Все в аккурате?
– Какой «в аккурате»?! – схватился за голову Пантелей. – Какой «в аккурате»?!
Старик побаивался генерала даже тогда, когда он не был в гневе. А теперь! Теперь – убирай не убирай, а головы ему не сносить. С трудом простил ему генерал бегство кота Барона, а уж исчезновение Графа ни за что не простит…
Фролов ждал товарищей в «Нептуне». Выслушав Кольцова, он нахмурился. Да, выяснить подробности слащовского плана было нелегко, но всем этим бесценным сведениям грош цена, если их срочно не переправить на ту сторону.
Задача казалась неразрешимой. В эти дни Крым перешел на особое положение: были перекрыты все дороги, вокзалы, станции… Гражданское население временно не выпускалось из Севастополя. Но не это, разумеется, препятствие останавливало чекистов: непреодолимым выглядело дальнейшее. Самый короткий путь к своим лежал через Перекоп, однако прорваться через боевые порядки приготовившихся к наступлению белых было невозможно. Путь через Черное море перекрыли корабли флота…
Однако не зря собрались они в «Нептуне». То, что было бы непосильно одному, сумели все-таки решить сообща: выработали наконец тот маршрут, который обещал пусть и небольшую, но все-таки возможность – обогнать время. Сделать это предстояло Кольцову и Василию Воробьеву.
…Довольные
Дезинформация, придуманная Слащовым, сработала. Побережье Азовского моря у Кирилловки было и вовсе в те дни оголено, осталось беззащитным.
Часть третья
Глава тридцать девятая
Рыбацкий баркас – деревянное суденышко с керосиновым движком – шел в пределах видимости берега. Сторожевые корабли, патрулировавшие гораздо мористее, им не интересовались. Да и кому бы пришло в голову, что эта утлая посудина, по носовой части которой вилась надпись «Мария», средь бела дня, не таясь, несет на своем борту людей, за перехват которых и полковник Татищев, и генерал Слащов, а в конечном итоге и генерал Врангель дали бы немало.
Когда их догнал попутный ветер и баркас, набирая ход, запрыгал по волнам, Василий Воробьев повеселел. Обернувшись к Павлу Кольцову, засмеялся:
– А говорят, что черт только богатым колыску качает! Бывает, что и бедным везет!..
Кольцов улыбнулся ему в ответ, подумал: видно, соскучился Василий по морю. Ишь, с какой радостью стоит у штурвала. Близился вечер, но солнце палило без устали. Василий спросил:
– Чего не подремлешь? Неизвестно, какая ночь будет!
– Разве что и правда вздремнуть? – не то спросил, не то сам себе посоветовал Кольцов. Он вытащил из-под кормового сиденья брезент, расстелил его по дну баркаса, прилег. Долго ворочался с боку на бок, но сон не шел. С момента нападения на поезд Слащова и проведенной в порту диверсии прошло всего несколько часов, но казалось, что это было давно: так много важного вместилось в столь короткий отрезок времени.
Все дальше и дальше на север шла «Мария». Скуднее становился берег. За мысом Улукол и вовсе исчезла зелень, лишь волны оживляли серый, унылый песчаник. Берег стал пологим.
Солнце уже коснулось горизонта, когда справа по курсу показались, отражая крохотными оконцами последние багровые лучи, крестьянские мазанки.
Глухо проскрипело по песку днище баркаса. Керосиновый движок застучал торопливо, надрывно – и тут же умолк. «Мария» вздрогнула и заскрипела, прижимаясь к дереву причала.
Кольцова разбудил толчок. Он приподнял голову, вопросительно глянул на Василия. Раскуривая самокрутку, тот сказал:
– Николаевка. Пока на причале никого, ты, Павел Андреевич, перебрался бы вон в кусточки, переждал. А тут маячить не следует. Сюда много любопытного люда, бывает, приходит.
Василий примкнул к причалу баркас, надел на движок железный защитный короб. Вдавил сапогом в песок окурок. Решительно сказал:
– Так я пошел. С темнотой на линейке прибуду. Раньше утра все равно в Симферополь нельзя – ночные патрули прихватят.